Так это было - [39]

Тут же мы встретили заместителя командующего артиллерией корпуса полковника А. Смирнова, который рассматривал результаты работы орудийных расчетов. Он только что облазил тюремные помещения.

— Вы, наверное, знаете, — сказал он, — что здесь томился Тельман… Сейчас только старый сторож тюрьмы, бог весть как оставшийся в живых, показал мне камеру Тельмана в подвальном этаже. Площадь не больше шести метров, с каменным полом и маленьким зарешеченным окном наверху. У стены — откидная железная кровать и табурет. Стены покрыты плесенью…

Еще раньше — в 1933 году — здесь ждал суда Георгий Димитров.

Пока мы осматривали Моабитскую тюрьму, в двух километрах от нас происходило сражение за мост Мольтке. Он был полуразрушен, забаррикадирован и со стороны улицы Альт-Моабит, и со стороны набережной Кронпринца. Кроме того, мост находился под многослойным перекрестным огнем пулеметов и орудий, установленных в швейцарском посольстве, и с нескольких этажей здания министерства внутренних дел, названного «домом Гиммлера».

Ночью мы встретили начальника политотдела 3-й армии Федора Яковлевича Лисицына, который всегда с вниманием и доверием относился к нашему брату корреспонденту.

Мы частенько заглядывали к нему, когда нужно было прояснить обстановку, пока еще скрытую от нас военачальниками. К тому же полковник всегда знал больше нас и посвящал в последние события.

Мне нравилось и то, что Федор Яковлевич в своих рассказах никогда не «лакировал» обстановку и старался дать объективную картину войны. Он не раз говорил: «Если мы не покажем всей суровости сражения, как же мы объясним, что разбили страшную машину фашистской армии».

Вот почему он не скрывал ни побед, ни потерь. Я аккуратно записывал его рассказы.

Ночь на 29 апреля была поистине героической. О ней стоит вспомнить. Теперь уже наш рассказ пойдет не только об армиях, корпусах и дивизиях, но больше о батальонах, штурмовых отрядах, ротах, взводах.

События тех дней, словно через увеличительное стекло, показывают нам новых героев, детали боев за мосты, рвы, баррикады. Здесь уже трудно углядеть за точными разграничительными линиями. Подразделения разных полков действовали совместно, синхронно, и, решая общую задачу, все младшие командиры и политработники осуществляли никем не предписанное и заранее не предусмотренное. Анализ этих многочисленных «микробоев», из которых складывалось большое сражение, показывал воинскую зрелость, опытность, находчивость нашего младшего командного состава, блестяще выдержавшего экзамен.

К вечеру к мосту подошли и укрылись за разрушенными домами полки 150-й и 171-й дивизий. Снова они вместе.

Перед ними лежал почти нетронутый мост. Почему? Никто этого не знал. А может, он заминирован? На мосту видны были надолбы, стальные ежи и две баррикады: одна примыкала к северному берегу реки, а вторая — к южному.

Мост простреливался противником с разных сторон — с Лертерского вокзала, с Тиргартена и с ближайших домов набережной Кронпринца. Посланная еще засветло разведка пыталась подойти к мосту, но имела потери и вернулась ни с чем, хотя и обнаружила проход в первой баррикаде. Видимо, под ударами артиллерии образовалась пробоина.

Когда стемнело, к разным укрытиям поблизости от моста стали подтягиваться подразделения батальонов С. Неустроева и К. Самсонова. Громыхая, подходили танки и самоходки, орудия устанавливали дула для ударов прямой наводкой, появились связисты, радисты, саперы.

Готовился бой. Плацдарм боя — мост длиною в 50 метров, а шириной менее 30. Всего! Но этот мост вел к главной цели — Кенигсплатцу, на котором было множество правительственных зданий, а среди них — рейхстаг.

За несколько часов до этого мы слышали телефонный разговор Семена Никифоровича Переверткина со своими комдивами. Каждого он выслушивал, приговаривая «так, так», и карандашом делал пометки на карте. Затем он ставил задачу комдивам, называя номера полков и батальонов, танковых бригад, артиллерийских соединений, и снова делал пометки на карте. Несколько раз он сказал: «Сами понимаете, разглагольствовать не буду». Почти все разговоры он заканчивал пожеланием успеха и словами: «Жду хороших вестей».

— Вот вы смотрите на карту и на мои красные закорючки как на плотную бумагу, раскрашенную в несколько красок… Так ведь?

Борис ответил:

— Почему же?

— Ну в лучшем случае, — продолжал генерал, — как на говорящую бумагу…

Мы молчали.

— А для меня каждый знак на ней движется… Вот я вижу, как подходит батальон Самсонова, а вот — Борисовца, а вот — Неустроева, а туда дальше двинулись пушки Гладких, впереди пошли танки…

Генерал встал, заходил по комнате и сказал:

— Ну, ребята, все. Начинается!..

В этом деловом, немного суховатом разговоре комкора с комдивами, по сути дела, был четкий план начала решающего наступления. Хотя раньше и ставилась общая задача корпусу и определялись сроки движения частей, все же конкретный план с наименованием дивизий, полков и даже батальонов рождался сейчас, когда войска были еще на северном берегу Шпрее, а в оперативном отделе оформляли приказами задания комкора.

Деловитость и расчет замысла, не подкрашенные ложным пафосом, были стилем нашего высшего командования и прекрасно выражались и командармом В. Кузнецовым, и комкором С. Переверткиным.