Так это было - [34]

Апрельская ночь наступила незаметно, а вместе с ней пришло и некоторое успокоение, если вообще это слово применимо в условиях передовых позиций фронта. Так или иначе, а по улицам загрохотали кухонные двуколки.

Именно в это время политработники 150-й дивизии раздавали маленькие флажки для укрепления их на правительственных зданиях и рассказывали о рейхстаге и о Моабитской тюрьме. Среди них были и Берест, и Матвеев, всегда, в любой обстановке, в любой час дня и ночи находившиеся с солдатами; вместе ходили в бой, ели из одного котелка и спали у батарей, в траншеях и подвалах под резкие орудийные выстрелы. Кто-то из них острил: началась «колыбельная-артиллерийская». Но все же на час-два засыпали…

В эти длинные весенние дни и короткие ночи время было взято на строгий учет и командовало действиями людей. Стремление скорее разгромить врага, теперь уже в «его доме», близкая реальность окончательной победы стали доминирующими. Это чувствовалось в разговорах командира дивизии с командиром полка, когда он, постукивая пальцем по стеклышку наручных часов, определял тактические задачи в минутах. Это чувствовалось и сейчас, когда капитан Неустроев ходил из подвала в подвал, из отряда в отряд.

В те дни я впервые увидел Степана Неустроева — худощавого человека среднего роста, с серыми глазами, совсем еще молодого капитана, у которого на груди было пять орденов. Он прошел трудный путь войны, командовал взводом, ротой, теперь командовал первым штурмовым батальоном, ворвавшимся 27 апреля в Клейн Тиргартен. Он не раз водил солдат в атаку, шел в рост с наганом в руке и, как говорят, «не кланялся пулям». Пять раз он был ранен. И эти ранения не изменили его характера, не запугали, а сделали еще более мужественным, закалили волю.

И сейчас он все еще не мог успокоиться после боя. На наших глазах влез на самый верхний этаж углового дома на Штромштрассе и долго смотрел в бинокль в даль таинственного горящего, дымного города, который освещался только вспышками редких разрывов и огнем пожарищ.

С зарей ему предстояло начинать новый бой и вновь идти в атаку. Но куда? Этого он еще не знал.

Генерала Шатилова беспокоила, однако, Моабитская тюрьма. Василий Митрофанович тогда еще не знал, что в этой тюрьме некогда томились политические заключенные. Большие здания, отмеченные на карте черным пятиугольником, были для него сильным укрепленным районом, который еще предстояло взять. Кто-то сказал ему, что обороной тюрьмы командует сам Геббельс и что там сосредоточены отборные эсэсовские части.

— Что касается отборных эсэсовцев, то мы их уже видали и бивали, а вот захватить живого прохвоста Геббельса — заманчиво, — заметил генерал.

Парень из села Калмык Воронежской области, ученик земской школы, летом работавший в поле, а зимой помогавший отцу-леснику, теперь генерал Красной Армии, штурмует тюрьму Моабит.

Он закончил сначала Ленинаканскую и Закавказскую пехотные школы, затем был командиром взвода, роты, батальона.

Военное искусство он постигал в стенах Военной академии имени Фрунзе. Перед самой войной Василий Митрофанович стал начальником штаба стрелковой дивизии. На фронте с первых дней войны — в Прибалтике, в Померании и вот — в Берлине.

Он собрал командиров полков и некоторых комбатов и планировал завтрашнее наступление. Главным объектом оставалась тюрьма. Пока она не будет взята, о дальнейшем наступлении не могло быть и речи. И как ни хотел Неустроев сразу же двинуться по Альт-Моабит к мосту, его просили поохладить страсти.

— Я уже видел в бинокль Шпрее, — сказал Неустроев, — рукой подать.

— И я видел, — ответил генерал, — а все же нужно думать не об одном батальоне, а обо всем полке, о дивизии.

В штабе всю ночь не спали. Не спал и Шатилов, не спали начподива Артюхов, начхим Мокринский, начальник артиллерии Сосновский, начальник разведки Гук и другие офицеры. Перед ними лежала карта района рейхстага. Все улицы, переулки, площади, мосты, каналы — как на ладони. Можно ли передать воинское счастье людей, на долю которых выпала историческая миссия — водрузить знамя над рейхстагом! А знамя уже находилось в 756-м полку, у Федора Матвеевича Зинченко.

В тот же день на правом фланге 1-го Белорусского фронта, уже соединившегося с 1-м Украинским, шли бои за Потсдам. Хотя он находился внутри берлинского кольца и был окружен, все же гарнизон генерала Реймана защищал столицу прусских королей до последней возможности. Накануне некоторые части армии генерала Венка просочились в район юго-западнее Потсдама и через Швиловзее вывезли на лодках незначительный отряд окруженных. Весь же гарнизон города оказался в прочном кольце.

Вокруг Потсдама с трех сторон — с юга, востока и севера — лежали озера и каналы, город как бы забаррикадировался водными преградами. Вот почему командир 175-й Уральско-Ковельской дивизии генерал З. Выдриган приказал строить переправы через канал, протекающий севернее Потсдама, и в то же время сосредоточивал лодки, машины-«амфибии» и другие средства переправы у северного берега озера Юнгферн.

Уже в ночь на 27 апреля один из батальонов был посажен на «амфибии» и под покровом темноты благополучно высадился на противоположном берегу. Это была первая победа. На рассвете наша артиллерия открыла огонь у канала и вызвала ответный. Один за другим батальоны пересекли озеро Юнгферн на «амфибиях» и специально сбитых плотах. Плацдарм, занимаемый ими, непрерывно увеличивался и по фронту, и в глубину. С первым батальоном высадился и принял командование боем генерал 3. Выдриган.