Так близко, так далеко... - [13]

Рядом с Пашкиной расположена дача завгара драматического театра Викентия Павловича — Викеши Павловича, или просто Викеши, как его все здесь называют.

Викеше пятьдесят пять лет, он глух на семьдесят и щеголеват на тридцать пять. У него круглое, моложавое лицо, он носит модные полубаки и злодейские усики, что как-то не вяжется с чистыми, голубыми, несколько даже бесшабашными глазами Викеши.

Продолговатый Викешин теремок с мезонином разделён на клетушки и плотно набит жильцами. Я никак не могу понять, кто из многочисленных женщин супруга Викеши, кто кузина, кто подруга жены, кто тётка подруги. Внося ещё большую путаницу, на дачу часто заявляются дети: дети Викешины, дети его жены (у них какие-то сложно-сводные отношения), дети подруги жены и так далее. Наезжает даже одна элегантная дама — откуда бы вы думали? — из Мадрида! Честное слово! Эта дама чья-то дочь, вышедшая замуж за настоящего испанца, и вот вместо того, чтобы проводить отпуск где-нибудь на Балеарских островах, она предпочитает отдыхать в окрестностях деревни Верхние Пискуны Новосибирской области. Да ещё привозит с собой маленького белобрысенького испанчонка Педро, который из-за европейского воспитания стесняется делать пи-пи в лопушки и делает в штанишки, а потом громко ревёт по-испански.

Викеше все без разницы. Он одинаково кричит на всех высоким звонким голосом. Вот это, главным образом, и сбивает с толку. Только что Викеша кричал на блондинку — ну, думаешь, блондинка и есть жена. А Викеша орёт уже на брюнетку. А потом гоняется по участку за какой-то чопорной старухой и горячо убеждает её в чём-то.

Впрочем, когда Викеша кричит, это вовсе не значит, что он ругается. Просто, как все глуховатые люди, он разговаривает непомерно громко. А так Викеша добрейший человек. В этом смысле глаза его не лгут: они, точно, зеркало души. Викеша, например, как завгар, мог давно купить себе списанную «волгу». А он ездит на допотопном «москвиче». Погрузит на заднее сиденье дам, на переднее — выводок своих и чужих внучат и отправляется в магазин. Казалось бы, Викеше с таким кагалом уже не до филантропии, а он непременно остановится под окнами двух-трёх соседей, погудит и спросит: не надо ли чего купить? Хлеба там или молочка?

Кроме машины у Викеши есть безмоторная и беспривязная лодка вроде катера, и он прямо навяливает её всем для прогулок. Велит только вёсла не оставлять на берегу.

Когда Викеша на даче, мы не знаем горя с поливкой. Он перебрасывает нам шланг и так же, как на своих женщин, кричит на мою жену, чтобы не смела надрываться — таскать воду за сто метров из уличной колонки.

И вот этого-то прекрасного человека мы успели дважды обидеть.

Первый раз обидел Викешу я.

Однажды чудным воскресным утром Викеша заявился к нам с шахматной доской под мышкой. Мы трусливо прижали уши. Слава Викеши-шахматиста успела уже докатиться до нас. Мы знали, что на двадцать дворов туда и на двадцать обратно нет ему равных.

— Ну, кто смелый? — выкрикнул Викеша.

Смелых не сыскалось. Тесть и свояк отпали сразу.

Во-первых, потому что ни бельмеса не понимали в столь умственной игре, а во-вторых, мы накануне крепко обмыли первое своё сооружение, верстак, и у мужиков без шахмат в глазах рябило. Пришлось отстаивать фамильную честь мне.

— Только имейте в виду, Викентий Павлович, — предупредил я, — удовольствия это вам не составит. Игро- чишка я никудышный.

— Давай-давай! — подбодрил меня Викеша. — Не дрейфь! Я тебе ладью пожертвую.

Мне было совершенно безразлично, сколько ладей останется у Викеши, я мог даже своих ему отдать, поэтому вежливо отказался от форы.

Мы схватились

До сих пор не могу понять, что случилось со мной в то утро. Возможно, алкоголь произвёл какой-то временный сдвиг в моей голове, открыл форточку в потайной, дремавший до сих пор уголок мозга. В мгновение, как ЭВМ, я просчитывал многоходовые комбинации (хотя обычно не вижу игры дальше второго хода) и безошибочно переставлял фигуры. Наверное, если бы против меня сидел сам Тигран Петросян, то и ему пришлось бы туго. Это было что-то нездоровое, патологическое: я видел поле боя словно с птичьего полета, ни один потайной манёвр противника не ускользал от меня, я знал заранее, какие части бросит он в атаку, и с холодной усмешкой предвкушал, как искромсаю их.

Викеша схватил себя за бакенбарды и стал думать.

А мною продолжал владеть бес. Я вдруг поднялся, нахально зевнул и предложил родственникам:

— А что, мужики, может, чайку попьём?

Викеша побледнел. Искушение боролось в нём с гордостью чемпиона. Искушение, наконец, пересилило: он попросил ход назад.

— Пожалуйста, — разрешил я. — Только это вам не поможет. Глядите. — Я быстро проиграл четыре возможных варианта. Все они заканчивались матом.

Свояк, всё утро мучительно выдумывающий предлог для посещения магазина, преувеличенно ахнул и засуетился:

— Так я сгоняю, мужики? Вы пока начинайте вторую — я по-быстрому. Сколько брать-то: одну, две?

Викеша, однако, отказался от попытки взять реванш. Оскорблённо сопя, он собрал фигуры и пошёл вон. Только возле калитки Викеша обернулся и голосом, выдававшим крайнюю степень обиды, произнёс: