Таита (Тайна института) - [6]

Сейчас обе они явились в «клуб», чтобы прочесть новую интересную книгу.

— Ага, цыгане, вот они чем занимаются. Как вам удалось вырваться из класса? — улыбаясь, роняет Ника.

Жар печки обжег щеки Нике; ее карие плутоватые глазки заискрились.

— А вот… — начала своим низким грудным голосом Земфира и оборвала в тот же миг.

Неожиданно шумом, смехом и суетою наполнился «клуб». Ворвались пять новых проказниц: неуклюжая, необыкновенно крупная Шарадзе, за нею высокая Невеста Надсона, гибкая Хризантема, Донна Севилья и подруга Муси Сокольской — Золотая Рыбка, или Лида Тольская, маленькая шатенка с прозрачными серыми глазами.

Если у Муси Сокольской слабость — хризантемы, то у Лиды Тольской совсем иная слабость: она обожает рыб. Как дома, так и здесь, в институте, в ночном шкапчике в дортуаре у нее имеется крошечный аквариум, который она получила от своего брата в день рождения. С аквариумом большая возня: надо менять каждый день воду, чистить его, кормить четырех золотых рыбок и двух тритонов, имеющихся в нем. Надо скрывать существование аквариума от Скифки и от другой, французской, классной дамы, от инспектрисы и прочего начальства. Делу содержания аквариума Лида Тольская отдается с восторгом. Золотые рыбки и тритоны — это ее сокровище, ее богатство. И сама она похожа на рыбку с ее холодными глазами, спокойными движениями и стеклянным голоском. Золотою Рыбкой и прозвали ее подруги.

— Сухари! Сухари! Душки сухари! Прелесть сухари! — запела армянка, подскакивая к печи и выхватывая оттуда горячий, как огонь, обгорелый чуть не до степени угля кусочек хлеба, и тут же отдернула руку.

— Ай, жжется! — взвизгнула она и закружилась по комнате, дуя себе на пальцы.

— Как вы удрали от Скифки? Вот молодцы! — воскликнула Ника.

— Меня затошнило, как и тебя, — смеясь, говорит Донна Севилья, им (она мотнула головою на Хризантему и Золотую Рыбку), как водится, захотелось пить; у нашей Шарадзе спустился чулок, потому что лопнула подвязка, — как видишь, причины уважительные, не правда ли?

— А Невеста Надсона как?

— А Невесту Надсона увлек призрак жениха, — засмеялась Шарадзе, и она, проходя мимо Скифки, стала невидимой, как призрак или мечта.

— Глупые шутки, — презрительно произнесла белокурая Наташа и задумчиво продекламировала вполголоса:

Я не Тому молюсь,

Кого едва дерзает

Назвать душа моя, смущаясь и дивясь,

И перед Кем мой ум бессильно замолкает[1].

— А разве у тебя есть ум? А я и не знала, — невинно роняет подоспевшая Тамара Тер-Дуярова.

— Шарадзе, не воображаете ли вы, что вы умны? — вступается Золотая Рыбка.

— А то глупа? Кто умнее — ты или я? Это еще вопрос, — неожиданно вспыхивает Шарадзе. — Кабы умна была, шарады да загадки решала бы, а то самой пустячной из них, душа моя, не умеешь решить, несмотря на все старания.

— Задай, мы все решим сообща, — примиряющим тоном предлагает Ника.

— То-то, решим, — ворчит Шарадзе, двигая длинным носом. — Вот тебе, решай, коли так: "Утром ходит в лаптях, в полдень в туфлях, вечером в башмаках, а ночью в облаках". Что это?

Общее молчание водворяется в "клубе".

— Что это? — возвышая голос, повторяет Шарадзе и торжествующим взором обводит подруг.

Те молчат. Донна Севилья копошится у печки, аккуратно раскладывая у самой дверцы ломтики черного хлеба, предназначенного на сухари. У остальных озадаченные, напряженные лица.

— Не знаете? Не угадываете? Ага! Я так и знала, — торжествует Шарадзе и быстро поворачивается к Нике:

— Ты, душа моя, самая умная, и не можешь решить?

— Благодарю за лестное мнение, синьорина, — отвечает Ника, отвешивая насмешливый реверанс и делая "умное лицо", глядя на которое, все присутствующие неудержимо хохочут.

— Ага! — торжествует Шарадзе. — Значит, не доросли. Это, душа моя, не шутка — загадку решить.

— Ну, да ладно уж, ладно, не ломайся, говори что это, — нетерпеливо требует Алеко.

Шарадзе еще молчит с минуту. Новый торжествующий, полный значения взгляд, и она неожиданно выпаливает с апломбом:

— Это — месяц. Месяц небесный, душа моя, только и всего.

Эффект получается неожиданный. Даже все подмечающая Ника и насмешница Алеко Чернова забывают напомнить Тамаре о том, что земного месяца до сей поры еще не видали, и они поражены, как и остальные, неистощимой фантазией Шарадзе. Наконец Хризантема первая обретает способность говорить:

— Месяц? Как странно! Но, послушай, Шарадзе, как же в лаптях и башмаках? Месяц — и в лаптях! Странно что-то.

— А, по-твоему, душа моя, он должен босиком ходить, что ли? — набрасывается на нее армянка.

— Я… я не знаю, — роняет смущенная Муся.

— И я не знаю, душа моя. В том-то и дело, что ни я, ни ты, и никто, душа моя, не знает, как он ходит, в лаптях, босой или в башмаках, а знали бы, так никакой загадки и не было бы, — с тем же победоносным взглядом заключает Тамара.

Ника Баян при этом неожиданном выводе разражается неудержимым смехом. Хохочут и все остальные.

— Нет, она — обворожительно наивна, наша Тамарочка, — шепчет Алеко, покатываясь на весь "клуб".

— Ха-ха-ха! — звенит своим стеклянным голоском Золотая Рыбка.

Даже бледная, всегда задумчивая Невеста Надсона не может удержаться от улыбки. Неудержимое веселье захватывает всех находящихся в «клубе» девушек.