— Не пущу, бабуська Ника! Останься со мною! Не пущу! — с отчаянием лепечет малютка, и она готова расплакаться на груди Ники.
— Нечего сказать, хороша! Когда еще выпуск, а она за столько времени терзает ребенка! Педагогический прием тоже! — ворчит Донна Севилья, сердито блестя глазами на Нику.
— Не плачь, моя прелесть! Не плачь! — так вся и встрепенулась Ника. — Слушай лучше, что тебе «бабушка» расскажет. Слушай, Тайночка: у нас послезавтра литературно-музыкальный благотворительный вечер. Ты, конечно, не понимаешь, что это значит, ну да все равно: будут читать. Ну, сказки, что ли. Петь, играть на рояле. Потом танцевать, кружиться под музыку. Соберется много гостей…
— Хоцу туда! — неожиданно перебивает рассказчицу Глаша.
— Девочка моя, тебе нельзя.
— Хоцу!
Это своеобразное «хоцу» звучит, как повеление.
Многочисленные «родственницы» и «тетушки» успели себе на голову избаловать свою общую любимицу. Глаша не знает отказа ни в чем. Естественно поэтому, что первым движением ее души является вполне законное, по ее детскому мнению, желание попасть туда, где будет пение, музыка, танцы.
— Хоцу! Хоцу! Хоцу! — твердит она уже сердито и бьет каблучком по полу сторожки.
Ведь она не знала до сих пор отказа, не ведала предела своим желаниям ни в чем.
— Маленькая моя, золотко мое, невозможно это, — пробует урезонить свою расходившуюся «внучку» "дедушка" Шарадзе. — Хочешь, я тебе скорее загадку загадаю?
— Не хоцу! — отталкивает сердито, чуть не плача, крошечными ручонками Тамару девочка.
— Ну я спою тебе что-нибудь. — И Эля Федорова затягивает вполголоса любимую песенку Глаши, фальшивя на каждой ноте:
Сквозь волнистые туманы
Пробирается луна,
На печальные поляны
Льет печальный свет она.
- Довольно, Эля, довольно! Сто сорок грехов тебе отпустится, если ты замолчишь сейчас, — шикают и машут на нее руками подруги.
— На цветочек, Тайночка. Возьми, смотри, какой он хорошенький, пушистый, — говорит Муся Сокольская и самоотверженно отдает плачущей Глаше отколотый ею от лифа прелестный цветок хризантемы.
Лида Тольская протягивает ей барбарисовую карамельку и попутно обещает подарить ей самую крупную, самую лучшую золотую рыбку, какая только найдется у нее в аквариуме. Но Глаша не унимается и капризничает по-прежнему.
— Ну-ну, полно, внученька, полно, родная, — смущенно утешает ее встревоженный Ефим. — Полно при барышнях-то распускать нюни. Еще, не ровен час, услышат в коридоре да сюда пожалуют.
Ничего не помогает, Глаша уже ревет благим матом.
— Эх, баловница. На голову себе ее избаловали, барышни, — безнадежно машет рукою Ефим.
Вдруг Ника вскакивает порывисто с места и, схватив обе ручонки раскапризничавшейся Глаши в свои, говорит ей с большой убедительностью, с большим подъемом:
— О, ты будешь на вечере, Глаша, будешь непременно, только не плачь.
— Что такое? Что ты придумала, Никушка? Говори скорее, что? — теснятся вокруг Баян оживленные любопытством лица.
Но Ника молчит. На ее лице выражение чего-то таинственного, чего-то лукавого, а карие глаза шаловливо поблескивают.
— Да, да, mesdames! Я сделаю так, что наша Тайна будет на этом вечере. И это так же верно, как то, что зовут меня Никой Баян, — говорит она весело и возбужденно. — Наверху, в дортуаре, я вам изложу мой план подробнее.
— Дорогая моя, ты — героиня! — восторженно шепчет Зина Алферова, поклоняющаяся Нике, как маленькому божеству. — Я сразу почувствовала, что ты придумаешь что-нибудь особенное.
— А я предчувствую, что и влетит же нам за это «особенное» тоже особенно, дорогая моя, — в тон Зине говорит со смехом Алеко.
И вся группа «заговорщиц», поцеловав быстро утешившуюся Глашу, мчится из гостеприимной сторожки в дортуар.
* * *
Наконец-то он наступил, этот давно ожидаемый «благотворительный» вечер. В конце зала устроили эстраду, украсили ее тропическими растениями и покрыли красным сукном. За несколько дней до вечера были разосланы пригласительные билеты почетному опекуну института, всему начальству, родственникам и близким классных дам, воспитанниц и учительниц. Съехался кое-кто и из отпущенных на рождественские праздники институток, кто из любопытства, кто из желания щегольнуть нарядным собственным туалетом. И постепенно «средний» классный коридор наполнился разноцветными вечерними костюмами.
Среди этого цветника скромными пятнами выделялись синие вицмундиры попечителя, инспектора, учителей, эконома, изящные смокинги и сюртуки статских гостей и блестящие мундиры военных. Там и сям пестро мелькают мундиры студентов, юнкеров и кадет — братьев и кузенов воспитанниц, а между ними расшитые золотом мундиры пажей.
В зале бледный худощавый тапер бойко наигрывал на рояле "на съезд" веселые мотивы модных танцев.
На площадке лестницы среднего этажа за небольшим столиком примостилась Зина Алферова, продававшая входные билеты. При ней находилась Неточка Козельская. На этот раз вечная сонливость и апатия покинули молодую девушку. Она оживилась. Краска неподдельного румянца юности бросилась на матовые щеки Неточки, и Спящая Красавица казалась в действительности красавицей.
— Пожалуйста, мне два билета. Для брата и для меня, — прозвучал сочный баритон над склоненной головкой Неты.
