Таинственный труп - [7]

— Действительно, — отозвался Ленуар, опустив глаза, — этот человек не справился со своими обязанностями.

— Как это, как это? Да вы кротки, как агнец! При нем полиция прекратила работать вовсе. Должность, на которой прославились Ла Рейни, оба д’Аржансона, Машо, Беррье и наш друг Сартин. А вы сами! Ах! Разве столь славное прошлое не вдохновляет на свершения?! Но, боже ты мой, что мы видим? Секретаришка с куцыми мыслишками, мимолетными и подрывающими власть короля.

— Брюзга, чей ум в разладе… — вздохнул Ленуар.

— В самом деле, кому пришло в голову назначить на место, требующее деликатности во всех отношениях, субъекта, начисто лишенного данного качества и вдобавок не обладающего политическим чутьем? Едва заступив в должность, он под предлогом восстановления добронравия и пристойности в литературе принялся конфисковывать рукописи, вместо того чтобы, как заведено, возвращать авторам труды, не пропущенные цензурой. У нас и без того имеется предостаточно причин ограничивать свободу печати, так не надо лишний раз восстанавливать против себя свет, салоны, парламенты и острословов из-за действий этого глупца.

— В его оправдание скажу, что он не отменил применение писем с печатью, в то время как господин Мальзерб, ваш преемник, за неимением возможности отменить их постарался свести употребление их едва ли не на нет.

— Ерунда! Пиррова победа — ведь, как мы уже отмечали, из-за него мы едва не лишились наших основных источников сведений, которыми являются осведомители и те высоко залетевшие игроки, что вышли из низов простонародья. Впрочем, если мы перекроем им путь к источникам существования, они вновь станут… оказывать нам услуги!

— Вспомните, — назидательным тоном произнес Ленуар, — ответ д’Аржансона великому королю, когда тот захотел узнать, откуда он берет своих осведомителей: «Сир, мы набираем их во всех сословиях, но главным образом среди герцогов и лакеев».

Они расхохотались.

— Как это? Как это? Особенно большое спасибо за герцогов! — проворчал Ла Врийер то ли сердито, то ли восхищенно. — Короче говоря, как только меры обнародовали, раздался вопль негодования.

— И большинство наших источников мгновенно пересохло, — добавил Николя.

— В довершение всего, — промолвил Ленуар, — вы, полагаю, знаете, что он пошел по следам Ретифа, позаимствовав у него идеи, изложенные в «Порнографе»?[3] Он предлагает поместить всех наших жриц Венеры в специальные казармы числом триста; казармами будет управлять государство, а их обитательниц поделят на классы, дабы каждый класс обслуживал соответствующих клиентов, в зависимости от средств последних. Ретиф назвал подобные заведения «парфенионами», а Альбер — «калигулариями»!

— А знаете, что он намеревался сделать с детьми мужского пола, родившимися в этих казармах продажной любви? Их, как детей полка, ожидала военная служба, и таким образом королевская армия без труда получила бы ежегодный приток рекрутов! Хорошо еще, что он не догадался отправить в армию рожденных в казармах девочек!

— Что говорят о нем в городе? — спросил Ла Врийер у Николя.

— Ничего хорошего. Его причуды не идут ему на пользу. Он раздражает многих. У него крайне неуживчивый характер, хотя он и унаследовал свое место от тех, кто благодаря своей обходительности умел находить общий язык даже с теми, кому им приходилось отказывать. Не в меру резкий, он обладает отталкивающей внешностью и манерами. Многие считают его неспособным исполнять его нынешнюю должность, и никто не готов сделать ставку на то, что он долго на ней продержится. Среди тех, кого прочат на его место, передо мной идет Дубле, советник податного суда.

— Хи-хи-хи! Так вот, повторяю. Уже неделю Сартин ведет осаду Морепа, давно осведомленного мною о недостатках нынешнего начальника полиции. Завтра господин Амло сурово велит ему собрать вещи и немедленно покинуть улицу Нев-Сент-Огюстен. И, следовательно, завтра вы, Ленуар, при поддержке его величества, продолжите свою работу, столь некстати прерванную.

Ленуар покраснел, от волнения у него даже затряслись губы. Серебряная кисть, сверкнув, описала в воздухе несколько пируэтов. Николя радостно улыбнулся.

— Однако я бы поставил одно условие…

— Черт побери! Условие королю?

— Поймите меня правильно, сударь. Я не желаю повторения мятежей 1775 года. Король должен предоставить мне, письменно и по всей форме, разрешение в случае серьезных волнений требовать поддержки сил по сохранению общественного порядка.[4] Без этого начальник полиции является фигурой исключительно призрачной, обреченной на бездействие.

— Прекрасно! Прекрасно! Мне кажется, ваше требование вполне обоснованно. Я поговорю об этом с зятем, ибо король ничего не решает без его одобрения… А что думает маркиз де Ранрей о господине Амло де Шайу, министре королевского дома?

— Я о нем не думаю. Министры вправе ожидать от нас повиновения.

— Лицемер! Вы так часто доказывали обратное… к счастью. Однако из нас троих он более всего приближает к себе вас.

Николя скривился.

— Сударь, министр принял меня… однажды… Я ознакомил его со своими обязанностями. Он, как и я, оказался немногословен.

— Ах, уж эта краткость!.. Бретейль, влюбившийся в вас после некой аудиенции в Вене, везде поет вам хвалы и с удовольствием увидел бы вас у себя на службе. И я понимаю, почему… Даже не знаю, как это выразить в двух словах. Я всего лишь больной старик, одной ногой стоящий в могиле… Да, да, не возражайте! И я могу только восхищаться вашим обаянием, коего хватает на всех.