Таинственный труп - [104]

Вздохнув, он снова задумался о странном совещании в королевской библиотеке. Его поразило присутствие на этом совете посланца иностранной державы, причем в качестве одного из советников. Тут было над чем поломать голову. Приемлемо ли, что королева Франции пребывает под его опекой и едва ли ни каждый божий день прибегала к его советам? Какими бы приятными ни были его отношения с графом Мерси д’Аржанто, в глубине души он был уверен, что граф — австрийский шпион. Каким бы тесным ни был союз Франции и Австрии, ничто не было столь хрупким, как эти эфемерные дипломатические союзы, распадавшиеся при малейшем нарушении равновесия в отношениях между великими державами.

К требующим осмысления наблюдениям, сделанным во время совета, принадлежало и выступление Морепа. Сознавая, что здоровье его резко ухудшилось и многие давно хотят удалить его от дел, он не мог удержаться от того, чтобы не напомнить о своем ласковом и мягком диктаторском влиянии на молодого короля. Иногда казалось, что искушение выйти в отставку наконец победило, но самолюбие и жажда власти, пусть даже ограниченной, всегда одерживали верх над советами разума и рассудительности. Он боялся покинуть двор и оказаться непричастным к власти.

Верженн, привыкший существовать среди дипломатических интриг, поступал осторожно, неоднократно просчитывал возможные события, не интересовался мелочами и всегда выказывал себя верным слугой трона, не пытаясь и не желая подняться выше по властной лестнице. И потому, когда следовало разбираться в интригах подчиненных, помощи от него не было никакой.

О «малыше Амло» все сказано в куплетах, которые распевали о нем на улицах.

Николя снова вспомнил о Сартине. Мысли его, словно рука, что постоянно тянется почесать гниющую рану, все время возвращались к бывшему начальнику полиции. Он знал, что министр всегда двигался сразу несколькими извилистыми путями. Его привязанность к Шуазелю шла рука об руку со страстью к флоту, с помощью которого он жаждал расквитаться с англичанами за разгромный Парижский мирный договор. Он продолжал уповать на возвращение затворника из Шантелу. Эти две страсти побуждали его препятствовать восхождению новых звезд. Сейчас он, как некогда Тюрго, критиковал директора Бюро финансов Неккера; неустанно интригуя, дабы расчистить место для Шуазеля, ему в результате приходилось довольствоваться исключительно скудными кредитами для своего министерства.

Громкие вопли прервали размышления Николя: на подъезде к Парижу вереница экипажей застопорилась. Бледное солнце заливало мягким светом полуденный пейзаж. Опустив окошко, он высунулся наружу. Причиной оказалась обычная ссора, какими столь богат каждый день. Постепенно, преграждая проезд, вокруг образовалась толпа, всегда подозрительная в глазах полиции. Начавшись с зевак, сначала равнодушно, а потом все с большим интересом взиравших на участников драки, толпа постоянно прибывала любопытствующими и мошенниками; последние, пользуясь давкой и неразберихой, обчищали карманы и срезали часы и кошельки. Для вящего развлечения толпа разделилась на две партии, одна из которых пустила в ход кулаки; другая в долгу не осталась, и началась всеобщая потасовка. Благодаря легкому характеру парижан, который столь ценили иностранцы, подобные стычки считались своеобразным развлечением, и к месту происшествия немедленно стягивался самый разный люд: попрошайки, слепцы, калеки, мелкие воришки, пьяненькие солдаты и добропорядочные буржуа с семьями. Разносчики предлагали сухарики, печенье, вафли и фрукты на маленьких лоточках. В разношерстной толпе волнения вспыхивали и разгорались словно пакля.

Пока он раздумывал, толпа, смеясь и обсуждая последние события, уже рассеялась. Слова Морепа не шли у него из головы; внезапно ощутив мощный прилив любви и жалости, он в едином порыве захотел обнять этот огромный город вместе со всеми его жителями.

Добравшись до моста Руаяль, он отпустил экипаж: ему хотелось пройтись. Как всегда, когда требовалось привести в порядок запутанные мысли, ходьба становилась его лучшим помощником. Подчиняясь ритму шагов, мысли рождали новые подходы к запутанным расследованиям. Он дошел до набережной Гальри и порта Сен-Николя. Там он остановился и, присев на парапет, принялся наблюдать за кипевшей вокруг жизнью. Вымощенный камнем берег покато уходил в воду; всюду теснились тюки, ящики, тесаный камень и пустые бочки. В небо устремлялись загадочные силуэты подъемных механизмов, подпорок с укосинами, вертикально поставленных багров и шестов. Там и сям виднелись брошенные каретки для спуска тяжелых грузов. Две старые списанные клячи, запряженные в повозку, понурив головы, выискивали среди камней былинки соломы. В тростниковых и дощатых времянках обретались клерки, привычно носившие за ухом свое перо. Возле берега, на отмели, ожидали разгрузки плоскодонные баржи; несколько груженых судов упирались носом в стенку из габионов. На грязной, усыпанной соломой земле, усугубляя впечатление беспорядка, лежали якоря и прикрытые холстом бесформенные предметы. Отовсюду доносились крики, ругань и забористая брань носильщиков. Поденщики торговались при найме, разносчики, среди которых мелькал продавец кокосового молока, выкрикивали свой товар. Подняв глаза, он увидел лодки и лодочки, бороздившие бурлящую, с зеленовато-желтой водой реку; несколько яликов совершали челночные ездки с одного берега на другой. Пронзительные крики снующих над водой чаек добавляли зрелищу сходство с морским пейзажем. Переведя взор, Николя поразился, сколь непохожими были вымощенные камнем берега реки. На левом берегу, между Бурбонским дворцом и элегантной набережной Театинцев утопал в нечистотах порт Гренуйер, застроенный жалкими лачугами. Со стороны моста Руаяль, неловко борясь с течением, пытался пристать к берегу галиот Сен-Клу, привлекая взоры вышедших на воскресную прогулку парижан. Бросая взор все дальше влево, он видел лишь пышность и роскошь. Словно гигантская фреска, в синеватых предвечерних сумерках вытянулась перспектива: Лувр, павильон водокачки Самаритен, Новый мост, оконечность острова Сите, бронзовый всадник, стрела Сент-Шапель и за ней башни Нотр-Дам. От такой красоты у него захватило дух. Удлинившиеся тени напоминали о наступлении вечера, подкравшийся холод все больше давал о себе знать.