Таинственный пасьянс - [39]

Он дал мне свой бинокль. Несколько раз я украдкой наблюдал за пассажирами в бинокль. Это было очень интересно, ведь мне к тому же приходилось следить, чтобы меня не накрыли за этим занятием.

Моим самым недопустимым поступком было наблюдение за одной американкой, которая явно была не в себе, и это, несомненно, приблизило меня к пониманию, что представляет собой человек.

Один раз я застал её неподвижно стоявшей в углу салона, она даже оглянулась, чтобы убедиться, что за ней никто не наблюдает. Я спрятался за диваном и осторожно выглядывал оттуда, она меня не заметила. От страха у меня щекотало в животе, но боялся я не за себя. Я нервничал за неё. Что за тайны могли быть у этой женщины?

В конце концов она достала из сумочки зелёную косметичку. А из неё — маленькое зеркальце. Сперва она оглядела себя со всех сторон, потом занялась губной помадой.

Я сразу понял, что подсмотренная мною картина могла дать философу богатую пишу для размышления. Мало того, подкрасив губы, американка стала по-всякому улыбаться в зеркальце. И этому не было конца. А перед тем, как убрать его обратно в сумку, она помахала рукой собственному отражению! Она даже широко улыбнулась и подмигнула себе одним глазом!

Потом она покинула салон, а я ещё долго лежал без сил в своём укрытии.

Зачем она помахала себе рукой? После некоторых философских рассуждений я пришёл к мысли, что эта дама представляла собой такое редкое явление, как дама-джокер. Чтобы убедиться в том, что она существует, ей надо было помахать самой себе рукой. В своём роде она являла собой две личности. Была той дамой, которая стояла в салоне и подкрашивала губы, и той, которая помахала себе в зеркале.

Мне было ясно, что нехорошо проводить такие наблюдения над людьми, поэтому я ограничился только этим наблюдением. Но когда в начале вечера я нашёл эту даму играющей в бридж, я направился прямо к её столику и спросил, не отдаст ли она мне своего джокера.

— Ради бога! — сказала дама, отдавая мне джокера.

Отойдя от стола, я помахал ей рукой и подмигнул одним глазом. Она от удивления чуть не упала со стула. Наверное, испугалась, что я знаю её маленькие тайны. Если так, то сейчас она сидит где-то в Америке с тяжёлым грузом на сердце.

Тогда я первый раз совершенно самостоятельно попросил и получил джокера.

Мы с папашкой договорились встретиться в каюте перед обедом. Не пускаясь в подробности, скажу только, что сделал несколько ценных наблюдений и за обедом мы дискутировали о том, что же такое человек.

Мне казалось странным, что люди, весьма проницательные во многих отношениях, исследующие космос и строение атома, не могут понять самих себя. И тут, папашка произнёс нечто столь сложное, что мне придётся передать это дословно:

— Если наш мозг настолько прост, что его можно понять, то какие же мы глупые, если всё-таки не понимаем его.

Я долго сидел и думал над его высказыванием. В конце концов я решил, что в нём заключено примерно всё, что можно сказать по заданному мною вопросу.

Папашка продолжал:

— Ибо есть мозг, устроенный более просто, чем наш. Мы, например, в состоянии понять, как функционирует мозг дождевого червя — во всяком случае, частично. Но сам дождевой червь этого не понимает, для этого его мозг чересчур примитивен.

— Наверное, есть Бог, который нас понимает? — сказал я.

Папашка дёрнулся на стуле. По-моему, он был даже удивлён, что я смог задать столь сложный вопрос.

— Возможно, ты прав, — согласился он. — Но тогда Он должен Сам быть таким сложным, что едва ли способен понять Самого Себя.

Он подозвал стюарда и заказал к обеду бутылку пива. И философствовал до тех пор, пока стюард его не принёс.

— Если есть что-то, чего я не понимаю, так это почему Анита от нас уехала, — сказал он, когда стюард наливал пиво.

Я отметил, что он назвал маму по имени, обычно он звал её просто мамой, как я.

Вообще он стал так часто говорить о маме, что мне это уже не нравилось. Мне не хватало её так же, как ему, но я считал, что лучше тосковать по ней про себя, чем ходить и тосковать вместе.

Наконец он произнёс:

— По-моему, я даже понимаю законы космоса, чем причину, по которой дама уезжает из дома без всяких объяснений.

— Может, она сама этого не знает, — заметил я.

Больше мы во время обеда не говорили. Подозреваю, что мы оба пытались понять, действительно ли мы хотим найти маму в Афинах.

После обеда мы прогулялись по теплоходу. Папашка показывал на офицеров и матросов и объяснял мне, что означают полоски и знаки отличия у них на форме. Я невольно подумал о картах в колоде.

Вечером папашка сказал, что намерен ненадолго зайти в бар. Я предпочёл не заводить дискуссии на эту тему, но сказал, что пойду в каюту и буду читать Дональда.

Думаю, он даже обрадовался, что остался один. Что же касается меня, я уже размышлял над тем, что же такое Фроде собирался рассказать Хансу Пекарю когда они сидели и смотрели на селение карликов.

Словом, в каюте я собирался читать отнюдь не про Дональда. Может быть, я в то лето понял, что перерос и Дональда, и подобное чтиво.

Во всяком случае, в тот день я понял одну вещь: отныне философствует уже не только папашка. Понемногу я тоже стал философствовать.