Таинственная женщина - [84]

На лестнице послышались шаги. Марсель воскликнул с ужасом:

– Они идут!.. Они схватят тебя!.. О, ради бога, если ты можешь спастись, уходи отсюда!

– Пусть идут… Они схватят меня только в том случае, если я сама захочу этого… Я боюсь лишь тебя одного, Марсель: от тебя зависит моя судьба… Скажи, ты хочешь, чтобы я жила? Поклянись, что мы увидимся.

В эту минуту бледные лица генерала Тремона, несчастного Лафоре, мертвого Агостини и Ганса, распростертого на залитом кровью каменном полу, предстали перед Марселем, и он ощутил непобедимое отвращение. Он опустил голову, не в силах произнести ни слова. Легкий звон стекла заставил его оглянуться: София поднесла стакан к губам. Марсель бросился к ней и вырвал из рук пустой стакан. Она улыбнулась краешками губ:

– Поздно…

– Отворите! Отворите! – громко закричали за дверью.

У Софии хватило еще сил сказать Милоне:

– Отвори им, Милона!

Цыганка повиновалась. Глаза Софии потускнели, щеки покрылись мертвенной бледностью. Милона успела только поддержать госпожу: та упала с тяжелым вздохом, роскошные черные волосы распустились и покрыли ее, точно саваном.

– Где эта женщина? – закричал на лестнице судебный следователь Майер. – Ей не позволили убежать, надеюсь?

Он вошел с Графом и остановился, потрясенный, на пороге комнаты. Марсель указал на Софию, которая испустила последний вздох, и сказал:

– Вот она!

Таинственная женщина нашла себе наконец приют в вечном мраке.

XVI

Схватка в уединенном доме на бульваре Мало была названа в прессе драмой ревности. Двое мужчин оспаривали друг у друга женщину, которая отравилась, и противники от горя покончили с собой над телом красавицы – в таком виде дело было представлено репортерам. Воображение их дополнило остальное. Двенадцать часов Париж был взбудоражен этой кровавой драмой, которую подробно освещали все газеты. Дом опечатали, бедный Майер один рылся в его тайных закоулках. Он, разумеется, ничего там не нашел. Ни антропометрические измерения, ни имеющиеся данные полиции – ничто не открыло ему тайну личности опасного убийцы. Это, бесспорно, был тот же человек с отсеченной рукой, который приезжал в Ванв с баронессой в ночь, когда взрывом был разрушен дом Тремона. Но кто был этот человек? Международная полиция, к которой обратилось судебное ведомство, не дала ответа на этот запрос.

Что касается Софии Гродско и Чезаро Агостини, то они были хорошо известны властям. Князья Бривиеска предоставили все требуемые справки о мошеннике, от которого они были весьма рады освободиться. Барон Гродско не мог добавить ничего к тому, что уже сообщил агенту, допрашивавшему его в Монте-Карло. Полиция, взбешенная тем, что не смогла ничего добиться, хотела привлечь Лихтенбаха в качестве обвиняемого по этому делу, его даже вызывали на допрос, попытавшись предварительно получить некоторые разъяснения от Барадье и Графа, но последние не выдали старого врага. Впрочем, и в высших кругах Лихтенбах пользовался солидной поддержкой, и следователь вынужден был признать, что ошибается. Таким образом, ванвское дело было окончательно причислено к так называемым загадочным судебным делам.

Эти трагические события в нравственном отношении подействовали на Лихтенбаха особым образом: через неделю после смерти Чезаро Агостини и Софии Марианна Лихтенбах поступила в августинский монастырь. После двухчасового разговора с отцом она вышла из его кабинета бледная, но решительная. Элиас шел за ней сгорбленный и дрожа всем телом, слезы катились по его лицу. На пороге он еще раз попытался остановить дочь.

– Дитя мое, – пробормотал он, – откажись от своего решения.

Марианна опустила голову:

– Я бы хотела этого, отец… Но как искупить прошлое?

Она медленно, не оглядываясь, спустилась по каменной лестнице. У подъезда ожидала карета, которая должна была увезти ее в Сен-Жак. Из груди Элиаса вырвался тяжкий стон, когда он, склонившись через перила, провожал дочь взглядом. Была минута, когда он хотел броситься с лестницы.

– Марианна!.. Марианна!.. – закричал он душераздирающим голосом.

Девушка подняла голову. Он протянул к ней руки и простонал:

– У меня нет на свете никого, кроме тебя!.. Неужели ты забудешь отца?

Она грустно покачала головой, но осталась непреклонна. Какое объяснение произошло между отцом и дочерью? В чем сознался Марианне Лихтенбах? Точно стараясь утвердиться в своем решении, она перекрестилась. Лицо ее стало еще бледнее.

– Я не забуду вас, отец, – сказала она решительно, – я буду молиться о вас.

Она села в карету, раздался стук колес, потом все стихло, и Лихтенбах остался один. Он медленно вернулся в свой кабинет и погрузился в думы. Однако он не отошел от дел. Наоборот, он как будто занялся ими еще усерднее. Покинув Общество по производству взрывчатых веществ, он с большим успехом повел дела Общества по добыче золота. Его сделки никогда не были так удачны и блестящи, как в то полугодие, которое последовало за отъездом его дочери. Казалось, будто горе вернуло ему успех: все, что он ни предпринимал, ему удавалось. Впрочем, теперь это не радовало старика. Силы его заметно слабели: он с трудом поднимался по ступенькам биржи, то и дело останавливаясь из-за одышки. В обществе он больше не бывал. Маленькая герцогиня де Берни спросила однажды: