Таинственная незнакомка - [56]

Наконец материнское любопытство Эльзы Гёбель берет верх над стремлением поберечь дочь.

— Кто такой Анджей? — спрашивает она.

— Анджей? — Хильда удивлена. Анджей далеко отсюда. Кто знает, жив ли он. Со времени захвата Польши, с тех пор как она вернулась из Варшавы, она ничего не слышала о нем. Почему мать спрашивает именно об Анджее? Неужели она говорила о нем в бреду?

Потом она вспомнила о разговоре с Левитцовом и послом. Они говорили о годах, проведенных совместно в Варшаве. Вероятно, она тогда уже была больна, и лепта воспоминаний продолжала автоматически разматываться в бреду. Не назвала ли она еще каких-нибудь имен, которые не должна знать даже мать? Может ли человек контролировать себя в бреду?

— Так кто такой Анджей? — спрашивает мать нетерпеливо и боязливо одновременно.

— Это один очень милый польский коллега, много помогавший мне в Варшаве.

— Милый коллега?

— Не то, о чем ты думаешь, мама. Возможно, Анджей и был влюблен в меня. Да нет, я точно знаю, что был. Уж очень он старался ради меня. Да и он не был мне безразличен.

— Ну и?..

— Я рассказала ему о Бруно. К тому же Анджей был влюблен не только в меня.

— Так вот он какой!

— Его второй возлюбленной была Польша. Он мог часами рассказывать ее историю. Тогда я поняла, какие неразрешимые проблемы стоят между Германией и Польшей еще с прошедших времен. Но Анджей убедил меня, что непреодолимых трудностей не бывает. Он хотел, чтобы мы первыми взялись за это. Он считал, что историю всегда творили люди, а теперь настало время творить ее для людей. Он был хорошим парнем, мама.

— Я верю тебе, девочка. И убеждена, что, если бы он был сейчас здесь, он бы тоже велел тебе лечь. Хильда, делай то, что я говорю, ведь так приказал доктор. Будь же благоразумна, выпей таблетку и сразу выздоровеешь!

И прежде чем ослабевшая от болезни Хильда успевает возразить или увернуться, мать уже дает ей лекарство и укладывает в постель.

Хильда чувствует, как ее охватывает приятная усталость, и с удовольствием опускает голову на подушку. Потом она протягивает матери руку и говорит:

— Если Анджей жив, я обязательно познакомлю тебя с ним. Если Бруно будет с нами, если все это кончится, если мы сможем пригласить нашего польского товарища… Он тебе обязательно понравится, мой Анджей.

Последних слов уже почти не разобрать. Эльза Гёбель сидит у постели спокойно спящей дочери. Материнский инстинкт подсказывает ей, что это уже не прежний сон. Хильда лежит спокойно, ее не лихорадит. Она удобно вытянулась, уткнула нос в подушку, как делала еще ребенком. Хильда больше не бредит. Ей снится сон.

…Она с Бруно и Анджеем едет в то место, которое любит больше других в Варшаве. В Желязова-Воле они идут маленьким садом к небольшому дому, где родился Фридерик Шопен. Они слушают полонезы, вальсы, мазурки и потом кружатся в танце по улицам Варшавы. В маленьком кафе Бруно и Анджей пьют на брудершафт. Хильда грызет польское лакомство — конфеты «Птичье молоко» и ничуть не удивляется, что через окно варшавского кафе видит краковский Вавель. Анджей рассказывает о Ягеллонском университете в Кракове. Во всей Средней Европе это старейший университет после пражского. По улицам прекрасного старого города ее сопровождает седоволосый симпатичный человек, который представился как Николай Коперник и тут же начал с Бруно теологический спор, а Анджей, чтобы привлечь к себе внимание Хильды, сделал стойку на руках у Флорианских ворот. В одном из варшавских танцзалов Бруно и Анджей затевают спор, кому из них первому танцевать с Хильдой. Пока они спорят, она дает руку Фридерику Шопену и танцует с ним зажигательную мазурку. На большой площади перед замком собирается много народу, люди аплодируют прекрасной паре и смеются тому, как Хильда обманула все еще спорящих Бруно и Анджея. Внезапно смех смолкает. Человек в черных сапогах, высотой с Кёльнский собор, раздавил толпу зевак, словно муравьиную кучу. Он вырвал Хильду из рук Шопена, развалил хорошенький концертный флигель в Желязова-Воле, вытащил бумагу из пистолетной кобуры и лающим голосом, показавшимся Хильде знакомым, начал зачитывать приказ фюрера.

Теперь Хильда узнает человека в высоченных сапогах.

Это Зигфрид фон дер Пфордтен, пресс-атташе германского посольства в Варшаве. Он смотрит ей в глаза неподвижным взглядом. «Фюрер и германская мораль запрещают немецкой женщине танцевать с поляком. Особенно если она не желает лечь со мной в постель!» И он протягивает к ней длинные руки.

Она пытается вырваться, кричит:

«Пустите меня!»

Эльза Гёбель озабоченно заглядывает в испуганные, широко раскрытые глаза дочери:

— Успокойся, что с тобой? Я не хотела тебя будить, но к тебе пришли. Он настаивает на встрече, говорит, это касается работы.

— Кто?

— Да опять этот господин фон Левитцов.

— Пусть войдет. Пожалуйста, мама, это действительно важно.

Советник вручает матери букетик фиалок, больной — букет роз и корзинку свежих фруктов и целует ей руку, которую Хильда, смущенно взглянув на мать, пытается у него вырвать.

— Я рад, Хильда, что вам уже лучше. Ваши глаза блестят, как прежде. Доктор тоже доволен вами. Я уполномочен передать вам привет от доктора Паульзена, от всех дам и мужчин вашего отдела и особо сердечный привет от старого посла. Графиня также желает вам скорейшего выздоровления. Нам недоставало вас, Хильда, особенно мне.