Таинственная история заводного человека - [114]
Исковерканное и сумбурное, время летело мимо. Мелькали улица за улицей; дым, пар, сумятица. Дойл обнаружил, что находится в каком-то грязном переулке и в отвратительной таверне. Как и прежде, шумная толпа с радостью платила за его обильную выпивку, но на этот раз феи не отстали и принялись прыгать вокруг его ног: то ли они стали сильнее, то ли он — слабее. Он пил и брел, пил и кричал, пил и проповедовал им, пока внезапно Биг-Бен не прозвонил полночь и он не осознал, где находится.
Трезвый!
Он должен куда-то прийти, должен что-то сделать. И он не имеет права отказаться.
Дойл стоял на краю Стрэнда. Знаменитую улицу блокировал полицейский кордон: ни от Трафальгарской площади с запада, ни от Флит-стрит с востока пробраться туда невозможно было ниоткуда. Он понятия не имел, что́ должен сделать на Стрэнде, но стремление попасть туда было неодолимо. Как и другие прилегающие улицы, идущие с севера и с юга, Кингзуэй и Олдвич тоже были перекрыты. Забыли только про Брайдуэлл-элли — может быть, потому что она была очень узкой и завалена мусором.
Дойл скользнул туда, неверной походкой прошел всю аллею и ввалился на Стрэнд. Еще недавно это было одно из самых чарующих мест в Лондоне, но теперь оно кишело «развратниками» и привидениями; под ногами хрустело битое стекло; многие здания стояли без окон, опустошенные и почерневшие. За последние несколько месяцев Дойл сам частенько появлялся здесь, покидая собственное тело, тем не менее их призрачные тела его нервировали: молочные глаза, голубовато-серая кожа и расхлябанная походка напоминали о могиле. К тому же в воздухе стоял отвратительный запах гниющей плоти.
Опустив глаза, он проталкивался сквозь них, пока не достиг большого старого здания, почему-то не тронутого бунтовщиками. Очень смутно сознавая, что делает, он вошел в богато украшенный особняк, поднялся на пятый этаж и постучал в дверь… Феи метались вокруг его щиколоток… Он сел за стол. Его схватили за руки. Сухой хриплый голос что-то сказал об огромной пользе человечеству.
— Огромную пользу человечеству! Освобождение! Анархия! Бога нет! — машинально пропел он.
«Твои узы несокрушимы, мягкокожий!» — прошептали феи.
— Оставьте меня в покое! — прошипел он, а потом присоединился к хору, уже в полный голос: — Законы должны быть нарушены! Приличия должны быть отвергнуты! Жизнь должна потерять равновесие! Истинная свобода!
«Да ты раб оппозиции! — насмехались феи. — У тебя только два глаза! Почему бы тебе не открыть третий?»
Как и раньше, материализовалась женщина, говорившая с русским акцентом:
— Вперед, апостолы: освободите растоптанных и угнетенных!
Она протянула руку, чтобы коснуться его. Он знал: такое уже бывало часто — и этот раз будет последним. Его эфирное тело слишком часто отделялось от физического. Он был настолько истощен, что понимал: обратно ему уже не вернуться. Он попытался сказать «Нет!», но не сумел. Расплывчатые пальцы погладили лоб. Время исказилось, пространство изогнулось, замыкаясь само в себя. Каким-то образом Дойл оказался сразу в двух местах: один Дойл брел по Стрэнду — тяжелый, промокший, опустошенный, одинокий, безумный и потерянный, другой, в то же самое время, плыл над мостовой, и слова русской, как церковный колокол, били по той малой субстанции, которой он все еще обладал. Феи плыли перед его обоими парами глаз — и физическими, и эфирными.
«Ты должен исполнить начертанное тебе роком! — звенело у него в ушах. — Грядет восстановление, но не выход за пределы!»
— Оставьте меня в покое, чертовы ящерицы! — рявкнул он. И удивился собственным словам. Ящерицы?..
Командор Кришнамурти стоял на том конце Трафальгарской площади, из которого выходит Стрэнд, и сквозь туман смотрел на собравшихся констеблей. После событий в Тичборн-хаусе его лицо было испещрено шрамами и царапинами.
— Ну, ребята, у кого болит голова? — спросил он. Больше половины полицейских подняли руки. — У меня тоже. И знаете что, мне это изрядно надоело. Сегодня ночью мы должны покончить с этой заразой. Но, боюсь, для некоторых из вас боль сначала станет намного сильнее и только потом исчезнет. Мы очень близко к источнику общественных беспорядков, который уже несколько дней разрывает город и одновременно пытается прельстить вас, сделать из вас предателей. Все вы знаете своих товарищей-констеблей, которые ушли без разрешения и присоединились к бунтовщикам…
Все одобрительно забормотали, и один даже проворчал:
— Чертовы дезертиры!
— Нет, — возразил Кришнамурти, — они не виноваты! Их сознаниями манипулируют, и, как я уже говорил, быть может, через несколько часов это случится и с некоторыми из нас.
— Нет, сэр, — запротестовали констебли.
— Мы должны быть готовы ко всему. Мы же не хотим присоединиться к врагу, не так ли? Вот мой приказ, парни, и будем надеяться, я никогда больше не скажу ничего подобного в своей жизни: если кто-то из вас заметит, что его товарищ поддерживает или собирается поддержать противника, немедленно вынимайте дубинку и бейте его по голове!
Ошеломленные констебли переглянулись.
— Я не шучу! — сказал Кришнамурти. — Если потребуется, вы должны нокаутировать своего товарища, сбить его с ног! Понятно?
