Тахана мерказит - [4]

— До Чикаго–то долечу после него?..

Под ногами мяукнула пестрая полусиамская кошка с впалыми боками. Петр Иванович мельком взглянул на нее, Потом наклонился.

— Ну–ка, ну–ка, Мурка, иди сюда… Так. Точно. Ощенилась утром непосредственно. Теперь все, Мура, хана тебе. В лес отвожу, на пенек ложу – разрубаю надвое: пусть бежит в разные стороны! Три раза в год! Никакого прокорма не хватит! Да плюс полушку сегодня обгадила, сучонка! Хотя это вроде Полкан…

— А где котята?..

— Котята!.. Дура она тебе! Попрятала. Знает, сучка, что пока слепые, я их запросто купну.

— Топишь?!

— Мя–мя–мя, — напомнил о себе Андрюха.

— Вот тебе и «мя–мя–мя», — Петр Иванович побарабанил ложкой в кружке, попробовал, не горячо ли, и протянул Андрюхе. — Ну, ступай. Отцу привет пионэрский. Кружку вернешь.

— А дом ты свой, Петя, никогда так и не достроишь, — задумчиво сказала Ирина Васильевна.

— Не дострою, — покорно согласился Петр Иванович.

— Вот что, Петр Иванович! У меня ведь к тебе разговор. — Ирина Васильевна решительно закрутила косу пучок и воткнула в голову костяную шпильку–рогатку. — Оставь–ка ты пока свою стройку века. Тебе денег надо заработать?

— Ну, надо.

— Так вот, ты знаешь — мой первый муж, отец Наташки был еврей…

— Знаю. Бывает.

— Странный у нас был брак, по молодости. Да и странный был товарищ. В университет пешком ходил туда — два часа, обратно — два, А по дороге думает работает. И дома спросишь его что–нибудь, а он: «Не мешай, Ирочка, запомни свою мысль, я думаю». Ученый, солнечные батареи все выдумывал. А у меня, с понимаешь, жизнь совсем другая… Развелись. Ему, правда, ходу не давали. Не печатали, на симпозиумы не пускали. Когда мы развелись, он уехал в Израиль. Больше не женился. Живет один с экономкой. Ну вот — в прошлом году была я в Израиле на гастролях, он меня нашел и, представляешь, дом подарил! Дачу на озере. Я ему говорю: мне таких подарков, Наум, не надо, я сам богатая. Хочешь, запиши дачу на внучку. Так он взял переписал на Машку… — Ирина Васильевна помолчала. Надо бы поглядеть, что там. Я не знаю, попаду еще когда в Израиль… У меня гастроли на два года вперед расписаны. И жару я не переношу, да и евреев, если честно, не очень–то. Съездил бы туда ты, Петь, а?.. Взглянул, что за дом. Может сделать что надо… И вообще там люди с хорошими руками нарасхват. Страну заодно посмотришь. Колыбель христианства… Ты в Бога–то веришь?

— Вот сподобился, — Петр Иванович достал из кармана брюк бечевку с крестиком, надел на шею.

— В прошлом году вместе с Женькой крестились. С будуна пошли… Когда отдыхаю, — он кивнул на бутылку, — снимаю, грех как–никак.

— Вот и грехи свои замолишь. В Иерусалиме. Поедешь?

Петр Иванович выкопал в щепе бычок, раскурил.

— Там же все по–еврейски говорят.

— По–русски тоже.

Петр Иванович в раздумьи взял трущуюся о его штаны Мурку за голубой хвост и со словами «не мешай» кинул кошку за дрова.

— Петь! Мужик ты или нет?! — Ирина Васильевна пошла в наступление. — Съезди, помоги сватье, беспомощной, слабой женщине!.. — Она рассмеялась. — Поезжай, Петь! Отдохнешь, поглядишь, что за дом, может и подзаработаешь… Там хорошие руки в цене.

— В пустыню загнать хочешь?..

— Да, на озере у него дом! На Тивериадском озере. Где Иисус ходил. На яхте покатаешься. У Наума яхта с мотором.

— С мотором?..

— Ага. Да и мужик он хороший. Только старый очень и больной.

— Чем?

— Чем–чем. Тем самым. Только у стариков это все дольше тянется. Ладно, думай, а я разомнусь немножко.

Ирина Васильевна пошла по участку. Петр Иванович залюбовался ею. Тоже ведь под шестьдесят, а выступает — пава. Взгляд его сполз вниз по ее статной фигуре и вдруг запнулся: за ажурным высоким башмачком что–то волочилось, как портянка из худого солдатского сапога. Пригляделся: бинт эластичный.

— Ирина Васильевна, — окликнул он, не зная, как подступиться, — на левой ноге у тебя, не споткнись… — И подхватил ведро — воды набрать якобы.

Ирина Васильевна поставила ногу на бревно, задрала брючину.

— Вот так, Петенька. Звезда, знаменитость. А ты постой тридцать лет у рояля. Булавки маленькой нет?

Петр Иванович нашел булавку и, присев на корточки, сам заколол бинт. И даже захотелось ему погладить больную ногу. Но не погладил.

Ирина Васильевна спустила брючину.

— Ну, поедешь?

Петр Иванович улыбнулся.

— А споешь мне?

— Что, сейчас?

— Непосредственно. А то ведь я здесь так тобой и не похвастался. Скажут, врет Васин с похмела…

Гори–и, гори–и… моя звезда!..

Председатель садового товарищества прервал подкормку смородины элитного сорта «Минай Хмырев» и замер с вонючим черпаком в руках.

— Это у кого ж радио в такую силу?! — крикнул он через забор сторожу.

— Васин развлекается, электру жгет. А ведь киловатт — сто двадцать целковых с августа… День рождения у него, вот и куролесит. Звезда–а любви… Звезда заветная–а!..

Председатель, заслушавшись, рассеянно пролил пенный раствор себе на ноги.

— Знаешь, кто поет?

— Мерцалова, — слегка обиделся сторож. — Ирина Мерцалова. У меня с ней пластинки есть…

— Погоди, дай послушать,

Умру ли я, ты над могилою

Гори–сияй, моя звезда–а!..

— В Большом театре выступает, — сказал сторож, — Мы с супругой еще на балет с ней ходили.