Таганка: Личное дело одного театра - [108]
М. Г. Дружинина. И я тоже испытывала неудобство. Когда говорили, что тут „воры собрались“, я с ужасом оглядывалась. И что же? По одну сторону сидит Рождественский[655], дальше Любимов, по другую сторону — мои товарищи. Я подумала: „За что же надо обзывать так? Что ж такое недоверие к зрителям, пришедшим на Таганку!“
Ю. П. Любимов. Это же не я говорю, а Плюшкин.
М. Г. Дружинина. Мне кажется, что это — тоже от недоверия к зрителю. Мы и без высветов все поймем.
Ю. П. Любимов. Николай Васильевич Гоголь вытравлял в себе Ноздрева, Плюшкина, Чичикова, и я тоже вытравляю. Извините, что я Вас обидел».
Надо сказать, что чиновникам вообще было свойственно «вступаться» за советского гражданина. Так, на протяжении ряда обсуждений спектакля «Деревянные кони» министерские критики высказывались против сцены застолья, мотивируя это тем, что советские труженики выглядят в этой сцене слишком неприглядно. Замечаний такого рода было достаточно, чтобы раз за разом не выпускать спектакль. На одном из таких обсуждений Б. В. Покаржевский заявил:
«Знаете ли, эти сцены [застолья]… немножко дают не тот оттенок, не ту краску для спектакля, и это человеческое переходит в чуть-чуть звериное. Эти крики — ну, застолье, радость, веселые люди… ‹…› Хорошо, если вы ее [сцену] сделаете жизнерадостной: люди веселятся, но не звероподобные люди; лезут руками в рот, — это эстетически немножко неприятно. ‹…› Поверьте, что мы от добра говорим об этом, хочется, чтобы весь спектакль получил новое звучание»[656].
Упреки за «обращения в зрительный зал» делались театру и в связи со спектаклем «Гамлет»:
«М. А. Светланова. …какие-то реплики направлены непосредственно в зрительный зал, это делать необязательно потому, что сочетание современности и духа той эпохи здесь осуществлено настолько хорошо, что нет никакой необходимости в этих репликах[657]»[658].
И в связи со спектаклем «Бенефис»:
«В. И. Розов[659]. …некоторые артисты кой-какие кусочки играют непосредственно в зрительный зал, отрываясь от действия на сцене, и поэтому тут перекидываются определенные мостики в зрительный зал. ‹…›
Например, на стр. 49[660], в сцене „На всякого мудреца“, Мамаев говорит: „Да, мы куда-то идем, куда-то ведут нас, но ни мы не знаем, куда мы идем, ни те, которые ведут нас, этого не знают“. Это действительно текст Островского, но, по-видимому, от того, что так мизансцена выстроена, все идет непосредственно в зрительный зал.
Городулин говорит (стр. 54): „С отличными способностями теперь некуда деться“. Не потому, что такого текста нет, — текст есть, я еще раз повторяю, — но это говорится непосредственно в зрительный зал.
И Островский (стр. 69) — сделана вставка: „Когда же кончится это издевательство с русским театром?!“ Может быть, если бы это говорилось или артистом, или в сцену, это, по-видимому, было оправдано, но это идет опять-таки непосредственно в зрительный зал»[661].
Последнее замечание В. И. Розова выражало опасения в том, не вынесет ли театр на публику свои собственные сложные отношения с цензурой:
«Е. Г. Холодов[662]. …когда идет такой текст, то полное впечатление, что театр на Таганке, устав от препирательств по поводу каждого своего спектакля, вложил такой текст. А этот текст — документальный. ‹…›
Ю. П. Любимов. Вероятно, зритель не знает всех тонкостей наших взаимоотношений с начальством, а начальству тоже следует помнить, что не следует себя вести, как чиновникам в царской России. Это будет полезно»[663].
Наконец, одним из самых тяжелых моментов во взаимоотношениях театра и власти был конфликт, связанный с невыпуском спектакля «Борис Годунов». Камнем преткновения стало все то же обращение к зрителям. Оно придавало финалу совсем не тот смысл, какой хотели видеть чиновники:
«Дружинина М. Г. …Всем известно, что у Пушкина ремарка „народ безмолвствует“ как бы свидетельствует не о том, что народ просто безмолвствует и пассивно ждет своей дальнейшей участи, а безмолвие это говорит, скорее, о том, что среди людей возник протест против того, что делается и их руководителями, и боярами. Они приходят в ужас от злодеяний, от кровопролития, их безмолвием выражено явное несогласие с тем, что происходит. Наверно, в этом произведении существует такая смысловая точка, которая нам, знающим об исторических событиях, которые происходили в России, дает возможность видеть в этом безмолвии историческую перспективу. Сейчас же в спектакле это почему-то, скорее, обращение непосредственно к зрителю, сегодняшнему залу, сегодняшней публике. Губенко, выходящий из зала в современном костюме, уже не в образе Бориса… а в образе актера театра, обращается в зал за Пушкиным: чего же вы молчите?
Любимов Ю. П. А весь спектакль к кому обращен?
Дружинина М. Г. Мы, зрители, тем самым являемся соучастниками…
Любимов Ю. П. А до этого вы не являетесь соучастниками?
Дружинина М. Г. Стилистически это не совсем соответствует тому, что было до этого. То есть актер театра обращается с пушкинским текстом к современному зрителю: что же вы молчите, кричите! А дальше, как известно, „народ безмолвствует“. ‹…› Когда я говорила о двусмысленности восприятия, то я имела в виду то, что это безмолвие народное сейчас будет как бы в зрительном зале. Вряд ли правомерно считать это в наши дни возможным. ‹…›
