Таганай - [127]

– А вы представляете, если они расплодятся? Если их много станет?

– Надо кончать его, вот что мне понятно. Давайте, ступайте в наш архив. Определяйтесь с датами смерти Порфирьева и операцией ВЧК. Я пока смотаюсь к Глазьеву, вдруг вернулся уже.

В кабинете зазвонил телефон.

– Это Моляка, – сказал Листровский, выслушав вводную часть звонящего, и показал Шакулину взять трубку на параллельном аппарате.

– У Коробова вчера было еще два приступа, – говорил доктор, – но меньшей интенсивности. Один – сразу, как вы ушли. Другой – где-то в три ночи.

– Скажите, а он что-нибудь ест? – спросил вдруг капитан.

– С тех пор, как он к нам поступил – вообще ничего не ест. Уже почти неделю. Только жидкое насильно вливаем ему в рот. А почему вы спросили? Мы как раз сегодня взяли у него анализы и решили капельницу поставить, а то совсем ослабнет.

– Да, так. Интересно стало, – ответил Листровский. – У вас что-нибудь еще?

– Пока все. Думал, вам может быть полезно.

– Хорошо, доктор, следите за больным. Он нам еще понадобится.

После звонка кгбэшники разошлись по заданиям с условием встретиться в кабинете вновь ближе к окончанию рабочего дня.

Листровский вернулся в кабинет вторым. Шакулин уже сидел за столом. По его выражению лица капитан определил, что лейтенант что-то накопал.

– Что у вас? – спросил Листровский, проходя к своему месту.

– Операция ВЧК проводилась с 9 апреля 1924 года. Порфирьев Василий Егорович скончался от воспаления легких 28 марта 1924 года. Получается, что раньше операции умер, как и Воронов – до освящения местности.

Листровский приземлился в кресло и потер брови.

– Это точно, Сергей? Особенно на счет операции ВЧК.

– Порфирьев – точно. Дату, когда конкретно подстрелили оборотня определить невозможно. Но началась операция 9-го апреля, в служебной записке есть сведения.

– Понятно. Ну, тогда совсем весело получается, – без особого веселья проговорил Листровский. – Нам надо ждать, когда наш Коробов совсем сойдет с ума, либо сам отойдет в мир иной. Похоже, только после смерти психов ваш оборотень начинает чувствовать пули. Может, не ставить капельницу? Ускорим процесс.

Листровский как бы оказался на той стороне, на которой обычно выступал Шакулин. На стороне сверхъестественного. А последнее его предложение было и вовсе из ряда вон. И хотя капитан вроде шутил, Шакулина оно возмутило.

– Вы теперь готовы убить человека, на основании фактов, которые раньше называли непроверенными? Или нет, вы их называли совпадениями.

– Спокойно, я пошутил, – не изменившись в лице, ответил Листровский. – Мне и сейчас все эти факты больше кажутся совпадениями. Надо ловить причину, а не разгадывать сопутствующие тайны. Может статься, что они ни к чему нас не приведут. Ведь не от молитвы же ваш оборотень перестал рабочих жрать при постройке завода! Его как минимум должны были убить. Или же все пертурбации с сумасшедшими ничего не значат. Просто сходят с ума от пережитого ужаса, потом умирают через несколько лет. При этом от вполне понятных причин. Это может вообще ничего не значить! Даже их одинаковые диагнозы! Возможно, зверь их не трогал, потому что в момент нападения эти психи как раз впадали в свое неврастеническое состояние. Ведь животные иногда пугаются такого поведения. Я знаю подобные случаи, когда за счет нестандартного поведения человек спасался от медведя или тигра. Вот и все. – Листровский немного помолчал и далее говорил уже менее эмоционально. – Глазьев уже был дома. Завтра идем к этим отшельникам-раскольникам. Через час грузовик подъедет ко входу. Возьмем охотника сразу с собой, чтобы завтра время не терять. Заодно подскажет, как лучше волчью яму соорудить на кордоне, раз уж зверюга туда зачастила.

Шакулин поморщился, видимо, отгоняя нехорошие мысли.

Глава тринадцатая. Черные монахи

Колямбо проснулся от того, что стал подмерзать. Пальцы ног почти заледенели, а в горле неприятно першило. Он открыл глаза. Было очень темно. Только сверху шла небольшая полоска света, будто он лежал в каком-то полузакрытом склепе. Память не давала никаких намеков на то, где он. Было как-то странно, но он совсем не испугался. Наверное, потому что мозг пока был наплевательски настроен к своей работе. Колямбо чуть приподнялся, и тут же понял, почему мозг халтурит. Голову пронзила острейшая боль. Он замер, дабы утихомирить спазматический импульс.

Колямбо сидел на чем-то очень неудобном. Сенсоры его таза полагали, что под задом лежат некие твердые кусочки вполне приличных размеров. Когда приступ головной боли окончательно рассеялся, Колямбо попытался аккуратно привстать. Но тут же ткнулся спиной в свод образования, в котором находился. На секунду это о чем-то напомнило. И тут в памяти Колямбо всплыла погоня кричащей твари за ним по скале. То, как он взобрался на недоступную для твари террасу. Как обнаружил грот. Как он свалился в пещерку, и… тут по его телу пробежала волна мурашек. Он вспомнил, что нащупал под собой, когда приземлился.

Следующие две секунды могли решить многое. Либо Колямбо снова мог впасть в безотчетный ужас, что очень плохо в условиях замкнутого пространства. Либо страх принял бы контролируемую форму.