Таганай - [124]

– Давайте так, – продолжил Моляка. – Я вам ее дам, но позже. Сначала понаблюдаем Коробова. Вы поймете, зачем.

– Можно хотя бы даты сверить? – Шакулин протянул руку.

– Сверьте.

Лейтенант взял тетрадку и присмотрелся к Ф.И.О. и дате рождения пациента.

– Все правильно, это он. – Шакулин глянул на Листровского, которому было абсолютно все равно.

– Не читайте только больше ничего, – предупредил Моляка, – подождите пару часиков. Уверяю, так лучше.

Сегодня от Моляки не исходило ни грамма заносчивости. И держался он не как царь среди неучей.

Они вошли в палату, где лежал Коробов. У кровати сидела медсестра. Сам Коробов спал, к его голове была прикреплена куча датчиков, от которых к стоящей рядом на столе пишущей машине шли мелкие проводки. Палата была подсвечена небольшой настольной лампой, светившей в сторону от больного. Моляка жестом показал сестре, что она может идти.

– Он спит, заснул полчаса назад, мы даем ему снотворное, – рассказал доктор.

Листровский подошел к постели вплотную и вгляделся в лицо Коробова:

– С ним вроде все в порядке.

– Пока, да, – согласился Моляка.

Шакулин остановился у пишущей машины. Она была выключена.

– Это то, о чем я думаю? – спросил лейтенант, проходивший процедуру исследования мозга в иных условиях, и не видевший самого прибора ранее.

– Да, это аппарат фиксации электрических импульсов мозга. Та самая энцефалография. – Моляка подошел к машине и включил ее.

Тут же несколько длинных тонких чертящих лап принялись выводить плавные волновые линии на длинной ленте бумаги.

– Сейчас он спит, глубокий сон, без сновидений, – констатировал доктор. – Вы присаживайтесь, – он показал на несколько удобных стульев, расставленных в палате, – возможно, придется подождать час-другой.

– А вы, что же, – садясь на стул, заметил Листровский, – каждую ночь так проводите?

– Ну, не каждую. – На лице Моляки вдруг заиграла опять его фирменная посмеивающаяся улыбка. – Только последнюю неделю, когда начались эти незабываемые события. К тому же он, – доктор кивнул на Коробова, – позволит мне в кратчайшие сроки получить докторскую степень. Игра стоит свеч.

– Вы можете, хотя бы приблизительно сказать, что происходит с больным? – Листровский растирал брови, обстановка в палате настраивала его на сон.

– Могу, но вам надо это увидеть. Если припадок так и не случится, я вам, так и быть, покажу свои записи и наблюдения предыдущих дней.

Моляка говорил размеренно и вкрадчиво, Шакулину даже показалось, что, заметив усталость капитана, доктор намеренно пытается его усыпить своими психиатрическими штучками, либо просто экспериментирует. Все-таки он был странным типом.

Время шло. Коробов спокойно посапывал на кровати. Машинка размеренно шуршала пишущими ручками по бумаге, продолжая выводить длинные пологие волны. В палате было тихо. Моляка периодически подходил к больному и возвращался обратно на свой стул. Листровский отдыхал, прикрыв глаза. Шакулин смотрел в одну точку на полу, его тоже постепенно начинало клонить в сон.

Но вдруг машинка стала попискивать, а ее пишущие стержни принялись чертить нечто более замысловатое, чем волны прибоя. Все тут же встрепенулись. Коробов не проявлял никакой активности.

– Ну, кажется, пошло, – произнес Моляка, вглядываясь в диаграмму. – Он видит сон.

В ту же секунду тело Коробова изогнулось, он выпятил грудь вверх, его голова немного наклонилась к правому плечу.

Кгбэшники подошли вплотную к кровати и встали в ногах больного.

– Он спит? – уточнил Листровский.

– Он видит сон, – с улыбкой на лице ответил Моляка, и чем-то щелкнул в пишущем аппарате.

Голова Коробова подергивалась, грудь по-прежнему была вздыблена вверх. Капитан подошел к больному и аккуратно приподнял одеяло. Кисти рук были сжаты в кулак и напряжены. Листровский опустил одеяло обратно.

– Руки сжаты в кулак, – сказал он Шакулину.

Внезапно грудь Коробова опала вниз, голова вернулась в обычное положение. Лицо больного снова, как и прежде, было обращено к потолку. Больше ничего не происходило. Пиканье машинки стало менее частым.

– Это все? – со скепсисом спросил капитан.

– Наверное, нет. – Моляка вглядывался в диаграмму.

Листровский почесал волосы и отвернулся от кровати.

– М-да, – произнес он.

Шакулин продолжал смотреть на Коробова и поэтому первым заметил, как у больного открылись веки. В потолок уставились закатившиеся глаза, только два чистых белка.

– Что это с ним? – с трепетом прошептал лейтенант.

Моляка торопливо подошел к Коробову, и нагнулся, всматриваясь в лицо.

– У него закатились глаза. Точно, сейчас начнется!

Листровский степенно вернулся к постели больного.

Грудь Коробова снова выгнулась, голова, трясясь от невидимого напряжения, повернулась уже к другому плечу. И тут же грудь опала. Затем снова вздыбилась, и опять опала. Это движение стало повторяться с завидной периодичностью.

Машинка учащенно пикала, чертя резкие амплитудные линии.

Голова Коробова дерганными движениями стала ходить из стороны в сторону, его лицо приняло какое-то странное выражение. Глаза по-прежнему смотрели только белками, но рот начал искривляться в немой борьбе, словно хотел что-то прокричать, но ему не давали, как если бы кто-то специально закрывал его ладонью.