Таежный бродяга - [101]
— Если солнце красно с вечера, — продекламировал боцман, — моряку бояться нечего. Если красно поутру — моряку не по нутру! Это старая прибаутка, деды наши знали, что к чему.
Туча ширилась, разбухала. В косматых ее недрах слышалось глухое ворчание, и изредка вспыхивал ветвящийся, синий огонь.
Близилась гроза! И надо было опередить ее — и вовремя достичь места схватки… Шхуна шла теперь полным ходом. На палубу высыпала вся команда. Боцман бормотал, раздувая усы:
— Вот они, голубчики! Ага, ага! Дрались под водой, на глубине, а теперь оба лежат, отдыхают.
Дуэлянты лежали совсем рядом — словно бы это были не враги, а друзья или родственники. Волны раскачивали их, перехлестывали через их тела. Но они не двигались…
Они походили на спящих — или на умерших? Но нет, нет, спустя минуту один из них (чуть поменьше размерами) зашевелился. И описал вокруг другого медленный полукруг.
Я подумал, что сейчас опять начнется бойня — и они, увлекшись, не заметят новой надвигающейся на них беды… И крикнул беззвучно: «Спасайтесь! Бегите отсюда!»
И, будто услышав меня, поняв, меньшой развернулся вдруг и, вспенив воду лопастями хвоста, — пошел стремительно прочь…
Оставшийся по-прежнему был недвижим. Шхуна подобралась к нему на дистанцию выстрела — и я смог хорошо разглядеть его.
И по искривленной, выпирающей вбок челюсти, я сразу признал Попова!
Он был огромен — метров тридцати в длину, не меньше! Черную тушу его покрывали кровоточащие раны… Но все же Попов жил. Он дышал!
На носу корабля, возле пушки, началась суета. Боцман уже был там. И рядом с ним толпилось еще несколько моряков. Среди их брезентовых роб отчетливо выделялась пестрая, клетчатая куртка гарпунера — норвежца. Вот гарпунер пригнулся, прицелился. Плавно повел рукой, корректируя ход судна…
Шхуна притормозила. И сразу ахнул выстрел. И к Попову, с тягучим свистом, полетела стальная игла гарпуна.
В следующее мгновение палуба огласились проклятьями. Посыпалась матерная скороговорочка Авдеича. И гарпунер, распрямившись, смущенно и растерянно развел руками. Он промахнулся… А этого с ним почти никогда не случалось!
Моряки горевали с ним вместе, и я был единственный здесь, кто сочувствовал не ему, не команде, а — раненому кашалоту.
Гарпун срикошетил, скользнул по спине спермуэла — и как бы пробудил его этим, вывел из столбняка.
И сейчас же Попов (усталый, истекающий кровью, но все еще могучий) натужно вздохнул. И легко, бесшумно стал погружаться.
Блеснула корявая черная его спина, перевитая радужными лентами пены… И это было последнее, что я успел заметить, потому что в тот самый момент нас нагнала, настигла гроза.
С тяжким треском раскололось небо. Коротко вспыхнул слепящий свет. И на шхуну, на море, казалось — на весь мир — обрушились звенящие, хлесткие дождевые струи.
— Такие грозы бывают в Заполярье редко, раз в пять лет, — воскликнул, проходя мимо, краснолицый пожилой матрос, — надо же, чтоб это случилось именно сейчас! Именно…
Он не договорил. Шхуна сотряслась от страшного удара. И я решил, что мы наскочили на подводный риф. Но краснолицый, цепляясь за мой рукав, прокричал — сквозь гулкую пелену ливня:
— Это кашалот. Нырнул неглубоко — схитрил, каналья, — и теперь атакует! Таранит!
Последовал новый удар. И затем очень быстро — еще один! По корпусу шхуны прошла как бы судорога. Раздался треск. Судно накренилось, черпая бортом волну… И тут я не выдержал.
— Он же нас потопит, — завопил я, — идиоты, стрелять не умеют… Теперь надо уходить — пока не поздно! Чего капитан медлит?
Но капитан не медлил. «Скиталец» рванулся сквозь дождь и ветер — и круто повернул на юг.
«Скиталец» повернул на юг. И на следующий день опять вошел в знакомый Берингов пролив.
Маркони запросил береговую радиостанцию — и узнал, что больному была сделана операция; что перенес он ее трудно, и сейчас еще лежит, и выйдет через неделю… Время это, однако, капитан не хотел терять! И китобоец миновал Уэллен без задержки, на полном ходу.
Еще через двое суток мы были уже в Беринговом море. Но и там не стали задерживаться. Слишком уж был здешний климат суров и неудобен для промысла! Это море почти круглый год забито льдами, и в мореходной лоции указывается, что здесь «преобладает циклоническая деятельность, которая создается Алеутским минимумом, Гавайским максимумом и сибирскими антициклонами».
Команда устала от неудач, и шхуна рвалась теперь дальше, к нижним широтам, — туда, где лежат Курильские острова и веют тихоокеанские ветры…
— Нам надо план выполнять, — заметил Авдеич, — и хватит с нас бродяг-кашалотов! С этими бандитами — вечная морока… Не-ет, мы сейчас займемся другими китами — вегетарианцами! В эту пору их полно, возле Курил и по всему Охотскому морю.
— Почему именно там? — спросил я.
— Эти воды — самые богатые планктоном, понимаешь? Да и рыбы навалом, более трехсот видов! А это тоже кое-что значит. Усатый кит — он ведь и рыбку прихватывает, знает в ней толк… Но главное, характер у него золотой. Без фокусов, без зигзагов, не то что у спермуэла. — Боцман вынул из зубов трубку и, усмехаясь, огладил усы. — Этот-то, криворотый-то, мы думали: он помирает, а он вон какой номер выкинул! И ведь момент уловил: дождь, гроза… ничего не видно… А еще говорят, кашалот — дурак!
Михаил Дёмин, настоящее имя Георгий Евгеньевич Трифонов (1926–1984), — русский писатель, сын крупного советского военачальника, двоюродный брат писателя Юрия Трифонова. В 1937 году потерял отца, бродяжничал, во время Второй мировой войны после двухлетнего тюремного заключения служил в армии; после войны в связи с угрозой повторного ареста скрывался в уголовном подполье. В 1947 году был арестован и осужден на шесть лет сибирских лагерей с последующей трехлетней ссылкой. После освобождения начал печататься сначала в сибирской, затем в центральной прессе, выпустил четыре сборника стихов и книгу прозы.
Повесть «…И пять бутылок водки» – первое русское произведение такого жанра, появившееся на Западе, – впервые вышла в 1975 году в переводе на французский и итальянский языки. Герои книги – городские уголовники – действуют на юге Украины, в солнечной Полтаве.В отзывах на произведения Демина критики неизменно отмечают редкое умение сочетать захватывающий сюжет с точностью и достоверностью даже самых мелких деталей повествования.
Книга ведет читателя в жестокий мир таежных болот и алмазных приисков Якутии – самой холодной области Восточной Сибири. В отзывах на произведения Михаила Демина критики неизменно отмечают редкое умение сочетать захватывающий сюжет с точностью и достоверностью даже самых мелких деталей повествования. Так, по его «сибирским» книгам действительно можно изучать Сибирь!
Освобождение из лагеря в Советском Союзе не означало восстановления в правах. Бывшие заключенные не имели права селиться и даже появляться в 17 главных городах, а там, где можно было проживать, их не брали на хорошую работу. Выйдя из заключения в 1952 году, Дёмин получил направление на три года ссылки в Абакан, но, собираясь заняться литературой, в нарушение всех предписаний поехал в Москву. Бывшему блатному не так легко было стать советским писателем. Хотя Дёмин заявлял, что всего хотел добиться сам, он решил обратиться к своему кузену Юрию Трифонову, которого считал баловнем судьбы…
ЛитРПГ. Двое неразлучных напарников попадают в запутанную киберисторию.
В романе "Время ангелов" (1962) не существует расстояний и границ. Горные хребты водуазского края становятся ледяными крыльями ангелов, поддерживающих скуфью-небо. Плеск волн сливается с мерным шумом их мощных крыльев. Ангелы, бросающиеся в озеро Леман, руки вперед, рот открыт от испуга, видны в лучах заката. Листья кружатся на деревенской улице не от дуновения ветра, а вокруг палочки в ангельских руках. Благоухает трава, растущая между огромными валунами. Траектории полета ос и стрекоз сопоставимы с эллипсами и кругами движения далеких планет.
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
Бунт на зоне называется разморозкой. Это когда зэки, доведенные до крайности начальственным беспределом, «мочат» сук-активистов и воюют даже со спецназом. Начальник лагеря подполковник Васильев бунта не хотел, но закрутил гайки до упора сознательно: ему нужен чемодан с ценным грузом, а смотрящий за зоной Батя обязательно пошлет на волю маляву с наказом доставить сюда чемодан – только получив его содержимое, он может одолеть «хозяина». Вот пусть и летит на Колыму «грузняк», а Васильев его перехватит… План четкий, но и Батя не так прост.
Коля Колыма всегда слыл пацаном «правильным» и среди блатных авторитетом пользовался заслуженным, ибо жил и мыслил исключительно «по понятиям», чтил, что называется, неписаный кодекс воровского мира. Но однажды он влип по самое «не могу». Шутка ли: сам Батя, смотрящий по Магаданской области, дал ему на хранение свои кровные, честно заработанные сто кило золота, предназначенные для «грева» лагерного начальства, а Коля в одночасье «рыжья» лишился – какие-то камуфлированные отморозки совершили гусарский налет на его квартиру, замочили корешей Колымы и забрали драгметалл.