Таежным фарватером - [52]

Без хлеба, известно, как без хлеба. Когда его вдоволь, то и не думаешь о нем. А уж коли нет… Волнуется экипаж. Штурвальный зачем-то прибавляет обороты. Помощник начинает виновато сворачивать синтетическую скатерть и припрятывать энзе.

В другой бы раз крепко поплатились за бесхозяйственность — плыли бы до ближайшего магазина сотни две километров. Но судьба щадит нас. На том самом сотом километре стоит деревня Локосово.

Мы разглядываем ее, пристав к низинному берегу на безымянной протоке. Дома стоят высоко на взгорье. Стоят не теснясь стена к стене, а привольно. Как, однако, и всюду в Сибири. Нездешний человек глянет на такую деревню издалека и брови вскинет от изумления: до чего же велика! А узнает, как мало тут дворов, — и снова удивление на лице: вот, мол, уж не думал!

Нам предстоит отгадать, в каком конце Локосова находится магазин. Впрочем, задача упрощается до минимума, поскольку от берега уходит в сторону деревни одна-единственная тропочка. И мы вступаем на нее.

По проверенной во время путешествия системе, когда с железной неотвратимостью у нас чередуются удачи и неудачи, локосовскому магазину суждено быть закрытым. Называйте это как хотите: фатализмом или еще как, но «система» действует безотказно. И на сей раз — тоже. Внушительный замок на дверях сельмага не оставляет в том никаких сомнений. Мы даже радуемся этому замку: значит, в следующий раз «система» сработает на нас!

И сработала! В соседнем с магазином доме мы не только обзавелись хлебом, но и насытились превосходным парным молоком.

В состоянии беспредельной благодати возвращаемся на берег, где оставили «Горизонт». В такой теплый, словно только что выпитое молоко, вечер совершенно не хочется думать о предстоящем ночном плавании. Нас держит в плену деревенская улица, которая еще дышит дневным жаром. В сумраке угадываются таинственные шорохи, чуждые слуху горожанина. А как благоухают вечером сосны! Ведь на реке с ее стерильным воздухом отвыкаешь от запахов земли.

Мы спускаемся со взгорья по тропе в низину. И тут происходит нечто невероятное — нас окутывает гудящий туман. Комарье! Нет, это не какая-то редкая стайка изголодавшегося летучего зверья! Нас захлестывает кошмарная волна исступленных хищников.

Само отчаяние гонит нас вперед. Кажется, упади с головы лыжная шапочка — так и останется висеть в звенящем воздухе Сотни иголок вонзаются в шею, щеки, руки, хотя на бегу колотим себя нещадно. А звуки пощечин, видно, привлекают внимание всех окрестных кровопийц.

Дышать уж нечем. Преследователи же не отступают. Они пируют всласть, когда мы отвязываем чалки и ищем ключи, чтобы завести катер. Скорее прочь отсюда! Но где же ключи?

Только на середине Оби чувствуем, что погоня отстает. И тогда дает знать о себе яд укусов. Хочется сбросить одежду, сорвать кожу с пылающего лица, разодрать собственные руки. Скоро выясняется, что у одного отекло веко, и на весь экипаж осталось три невредимых глаза. У другого распухло ухо, которое удостоилось чести быть обмытым водкой.

Этих вездесущих негодяев ученые почтительно именуют звучным латинским именем. Комаров, равно как мошек, слеп*-ней и мокрецов, по авторитетной классификации относят к кровососущим насекомым, отчего никак не легче сибирякам, окрестившим весь этот сброд гнусом. В статьях и книгах ученых деликатно сказано, что укусы кровососущих снижают работоспособность людей, а также продуктивность домашних животных, что из-за гнуса работы на открытом воздухе местами даже прекращаются вовсе, что на человека в течение трех минут может напасть комаров свыше тысячи экземпляров, а мошек — и того больше.

А мы вот не смогли подсчитать, сколько приходилось на каждого из нас этих самых экземпляров, когда бежали сломя голову через низину к берегу. Знаем точно одно: сибиряки — люди отнюдь не слабонервные, а в один голос жалуются на гнус. Нет от него летом жизни. Никого не щадит. И малому и старому от него беда. Жги сухой навоз или древесную губу — нарост на березах — не спасешься. Глаза от этого курева вытекут слезами, а гнусу никакого устрашения. Что ему дым?! Сапоги, бывает, прокусывает.

И ни за какими дверями не спрячешься! Только за пологом— марлевой накидкой над постелью. С ней тут рождается человек, с ней живет, с ней и умирает. По мере того как растет сибиряк, увеличивается и полог.

Хуже приходится сибирским новоселам. В Нефтеюганске нам рассказывали об одном парне, который добровольцем приехал на нефтяную целину, а через месяц сбежал с буровой. Из-за гнуса. Представьте только: во время вахты некогда отмахнуться от мошки, за обедом ложкой приходится вычерпывать ее из миски, ночью тело зудит от укусов. И так неделя за неделей. Не рад человек ни работе, ни отдыху. Всякий ли выдержит? Рассказывали о том парне, что плача уезжал с буровой.

Сибирская нефть позвала многих. Добровольцы едут с запада и с юга. И каждый неизбежно встретится с гнусом.

Не вчера он появился на просторах Сибири. Столетия жители Иртыша и Оби противопоставляли этому бедствию собственное терпение. А ныне?

Мы не говорим о себе. Нам удалось раздобыть пузырек дефицитной жидкости, которая, как выяснилось, способна обжигать лицо, но не комариное жало. Впрочем, нас выручает не химия, а верная тактика — стараться вообще не приставать к берегу и плыть круглые сутки. Но мы представляем, каково тем, кто не может укрыться за пологом с захода до восхода. Буровику на вахте и речнику за штурвалом, трактористу и водителю машины, геологу в походе, рыбаку, бакенщику, пастуху — им остается применять «отпугивающие средства».