Таежным фарватером - [13]

Каждое сооружение кремля — повесть о былом величии города. Не найти тут пустяшной постройки. Скромность и целесообразность принесены в жертву горделивой и непомерной роскоши. Цену для прежних владык имело только то, что создано с размахом, за которым угадывается оглядка на российскую столицу. Когда сюда прибыл первый наместник, для этого поистине с царским величием. Они принимали обдорского князя, хана Средней Орды, султанов, проезжих дипломатов, восседая на позолоченном императорском троне. Правда, с упразднением наместничества трон с надлежащими почестями и под присмотром сержанта штатной роты Турнина был препровожден в Петербург.

Не каждое сооружение на нынешней территории кремля монументально как дворец тобольских правителей, ныне занятый, к слову сказать, рыбопромышленным техникумом. Иные постройки не достигли по высоте зубцов крепостной стены. И весьма выразительны древние стены прежней консистории — канцелярии епархии, которые сохранили едва уловимые черты украинского барокко, здания первой в Сибири школы, архиерейского дома, где размещен теперь краеведческий музей.

Если покинуть пределы кремля через восточные его ворота, то вступишь на Красную площадь. Камни, устлавшие ее, были свидетелями шумных торгов. Сюда въезжали запыленные экипажи посольств, ибо Тобольск после Москвы был единственным городом, который имел право принимать заморских посланников. Эти же камни обильно политы кровью восставших пленных красноармейцев. Площадь держала на своей груди и конных бойцов дивизии Блюхера.

Красная площадь наравне с названиями улиц и мемориальными надписями, кладбищенскими надгробиями и фолиантами архива хранит память о «невольных жильцах людьми отверженного края», как писал о тобольских ссыльных выдающийся украинский поэт Павло Грабовский. Никто из особо опасных «государственных преступников» не мог миновать этой площади на пути в ссыльный замок.

Первым в тобольское заточение был отправлен угличский колокол за «мятежный» набат 15 мая 1591 года по случаю трагической смерти царевича Дмитрия, послуживший сигналом к народному восстанию. Двадцатипудовый смутьян был сдан приказной избе и записан в статейный список «первым ссыльным колоколом». И только три столетия спустя вернулся он на Волгу, где храним угличанами и поныне. В музее на иртышском берегу осталась миниатюрная копия колокола из папье-маше как напоминание о том, что на шестом году своего существования Тобольск стал центром сибирской ссылки.

Какой еще город России видел столько печальных процессий, когда изгнанников вели в здешнюю тюрьму? Пугачевцы и польские повстанцы, декабристы и петрашевцы, народовольцы и социал-демократы — все они прошли через Тобольск. В казематах ссыльного замка побывали Радищев, Чернышевский, Михайлов.

Потомки вольнолюбивых новгородцев и волжан, вологодцев и москвичей, тобольчане не скрывали своих симпатий к невольникам. Можно представить, какую панику в официальных кругах столицы вызвал восторженный прием выдающегося революционного деятеля шестидесятых годов Михайлова. Сосланный на каторгу в Забайкалье за воззвание «К молодому поколению», он был доставлен в тобольскую пересыльную тюрьму новогодней ночью. Его встречали как национального героя. Горожане заставили полицию и тюремное начальство нарушить все правила содержания важных «государственных преступников». Камера Михайлова не запиралась. Посетители приходили к поэту в любое время. В честь революционера был дан бал. Когда он прибыл из камеры на торжественный прием, в зале сняли портрет царя, а взамен повесили портреты Герцена и Огарева и рядом кандалы чествуемого «государственного преступника». Как свидетельствует польский ссыльный Адольф Янковский, бал получился великолепным. В конце концов оковы Михайлова разобрали по кусочкам, а их обладателю были вручены золотые.

В Тобольске содержался и последний из российских императоров, повергнутый революцией. Однако Николай Романов не удостоился чести ступить на священные камни Красной площади. Лишь стены старого наместнического дома остались немыми свидетелями конца «русской Вандеи» — контрреволюционного гнезда, свитого вокруг царской семьи.

Покинув кремль, ощущаешь нетленность прошлого — далекого и близкого. Право же, кажутся вечными камни, на которых время высекло заметные морщины. Единственным соперником этих поистине драгоценных кремлевских камней остается гранит и мрамор неповторимого памятника волжскому атаману. Ради того чтобы увидеть обелиск Ермаку, стремились и стремятся сюда люди.

Он высится неподалеку — на Чукмановом мысу, отделенном от восточных стен кремля глубоким оврагом Никольского взвоза. Шестнадцатиметровая серая стрела, сработанная уральскими каменотесами, изумляет своими гранями, на которых вырезаны пальмовые ветви, венки, даты прихода первопроходца в Сибирь и его гибели.

Однако кремль, как он ни впечатляющ, — еще не Тобольск. Это понимаешь, когда спустишься к подножию тобольской горы и окажешься в лабиринте одноэтажных улочек с деревянными тротуарами. Отсюда вознесенные к небу шпили колоколен, шатры башен и зубцы стены кажутся изумительными декорациями, будто созданными для грандиозного исторического представления. И они, видные отовсюду, мешают поначалу разглядеть другой Тобольск, не менее прекрасный, но скрытый заурядными бревенчатыми фасадами.