— Крысы бегут! — шёпотом сказал Петька и почувствовал, как под фуражкой шевельнулись волосы.
И тут же до его слуха донеслось глухое, длинное улюлюканье воды.
— Обшивка!..
Петька попятился к трапу, икнул и в несколько прыжков вылетел наверх. На палубе его мягко, но тяжело ударил в грудь ветер, и он покатился по мокрым доскам, срывая ногти и крича какую-то бессмыслицу. Потом ему плеснуло в лицо водой, ударило, перевернуло на спину, и Петька увидел вороные, с синевой тучи, брюхом цеплявшие за мачту.
Петька поднялся на четвереньки и наугад, чутьём пополз к спасительному кубрику, где наверняка были взрослые.
Он плохо помнил, как добрался до двери и как по-прежнему на четвереньках, не вставая на ноги, вполз в кубрик. Поднявшись, Петька увидел перед собой полуголого боцмана. Данилов неторопко, словно в предбаннике, разминал руками новую исподнюю рубаху. Лицо его было ещё темнее, ещё строже и неподвижнее обычного. И у Петьки мелькнула шальная мысль, что это вовсе не лицо, а древняя икона, висевшая в избе у Петькиной бабки.
— Там вода… обшивку сломала, — выговорил наконец Петька.
Боцман кивнул и спокойно стал надевать рубаху. Петьке показалось, что Данилов не понял.
— Вода, говорю! — громче повторил Петька.
— Не ори, зуёк, я не глухой! — Боцман пронзительно поглядел на Петьку. — Море крику не любит. Ты-ка лучше печку растопи. Хоть согреться перед смертью. А то морюшко-то наше студё-ёное!.. Охо-хо, шесть десятков его пахал, а таким не видывал. За грехи, видно, наши конец приготовлен…
— Я не хочу помирать! — зло выдохнул Петька в иконное лицо боцмана.
Но тот только усмехнулся и пожал плечами.
— И я не хочу, так что?.. Стой!.. Топи сначала печь! Кому сказано?!
Чтобы не разреветься, Петька стиснул зубы и присел на корточки у печки. Дрова были сухие и разгорелись скоро. Но всякий раз, когда «Онега» взлетала на гребень волны, дым из печки валил назад — едкий, удушливый, перемешанный с горячей золой. Задыхаясь и кашляя, Петька закрыл кулаками глаза. А боцман перекрестился и лёг на койку — бородой кверху, руки крестом.
Так их и застал Афанасьич. Войдя, он скользнул взглядом по боцману, недобро крякнул и сквозь зубы спросил Петьку:
— А ты тут зачем? Пошто помпу бросил?
Петька оторопело вскочил.
— Я… меня боцман заставил! Я сказать пришёл, что в трюме неладно, а он: «Топи, говорит, хоть помрём в тепле».
— Не давись словами. Что в трюме?
— Заборка, Афанасьич. А может, показалось…
— Ладно. Передохни, у помпы Сергей постоит. Да не слушай этого Христосика: он уж который раз помирает.
Афанасьич ещё раз внимательно поглядел на боцмана и вышел. Побоявшись снова остаться наедине с боцманом, Петька выскользнул следом. От свежего воздуха, от ветра у него закружилась голова. Уцепившись за дверную скобу, Петька долго стоял с закрытыми глазами и слушал рёв моря. При каждом падении палубы к горлу медленно подкатывала тёплая кисловатая тошнота. «Держаться надо! — приказал себе Петька. — Держаться…»
В себя его привели голоса и топот сапог на трапе. Петька открыл глаза: на палубе качались два чёрных силуэта. Он узнал Афанасьича и старпома.
— Если с киля оторвалась, тогда конец! — расслышал Петька слова капитана.
Старпом что-то закричал в ответ, но ветер смял его голос, и до Петьки долетели только обрывки фразы:
— …рассвета вряд ли… машина…
Старпом безнадёжно махнул рукой и отвернулся. Потом они оба исчезли на мостике.
— Вот те и на! — пробормотал Петька. — Стало быть, машина сдаёт…
Он задрал голову и с минуту разглядывал небо, но тучи были по-прежнему непроницаемы и тяжелы. Ни намёка на рассвет. Ни одной звезды. Только где-то на горизонте небо мутнело, будто размытое молоком, и море там отливало бурым дегтярным блеском.
Петька представил себе, как густа и холодна сейчас вода. Под пистолетом не полез бы! У него по спине даже мурашки поползли, а мысли вдруг перескочили на Серёгу.
«Как он там один-то, боязно, поди, — с беспокойством подумал Петька. — А я тут прохлаждаюсь…»
Пригнувшись и пружиня ногами, он бросился к трапу. Серёга сидел на ящике, несчастный, маленький и мокрый, как та крыса. И Петька понял, что он даже не подходил к помпе. Вода теперь почти достигала колен.
— Расселся, богомол!.. — наливаясь яростью, заорал Петька. — Ручки боишься замарать, а шкуру твою другие спасать должны?!
Серёга только лязгнул в ответ зубами и съёжился ещё больше.
«Совсем одурел парень от страха», — подумал Петька и внезапно почувствовал себя намного старше и сильнее Серёги. Гнев его как-то сразу погас, осталась только острая жалость к товарищу.
— Ну, ты это… не серчай, — мирно сказал Петька. — Я, брат, тоже боюсь. Все боятся… А ты как думал? Кто в море не бывал, тот и горя не видал. Во, глянь, все ногти ободрал, и то помалкиваю. — Петька показал красные, распухшие руки и улыбнулся через силу.
Серёга тоже выдавил короткий, дребезжащий смешок:
— Дак я ничего, зазяб маленько…
— За помпой согреешься, — успокоил Петька и, глядя Серёге в глаза, твёрдо соврал: — А к утру спасательный пароход подоспеет.
— Парохо-од?! — радостно и недоверчиво охнул Серёга.
— Ну, ясно. Старпом по радио SOS давал. Обещали прийти. Только, отвечают, не раньше, как к утру. А нам что — посидим да подождём. Верно я говорю?.. А теперь давай покачаем.
