Таэ эккейр! - [6]

Вдоволь налюбовавшись гномьим художеством, Лерметт принялся обустраиваться – старательно и неторопливо. Сначала он извлек котелок и чашу, потом настал черед дорожного одеяла – его Лерметт расстилал с особым тщанием. Теперь только снегу набрать, котелок над огнем повесить и растянуться на одеяле возле костра, предавшись ожиданию той минуты, когда кипящая вода зашепчет-залопочет что-то понятное ей одной.

Прихватив котелок и чашку, Лерметт подошел к выходу из пещеры и осторожно высунулся. Надо же, до чего быстро свечерело! Сумерки кругом, да вдобавок в воздухе так и крутится не успевшая осесть ледяная изморозь – похуже тумана на свой лад: как есть в десяти шагах ничего не разглядишь. Хорош был бы Лерметт, вздумай он продолжить путь незамедлительно! Одно только и видно, что тропу снегом завалило – а далеко ли простирается завал, при всем желании не поймешь. Ну и ладно. К утру наверняка развиднеется, а сейчас высматривать и нечего, и незачем.

Пробормотав обычное благопожелание всем, кто может в эту нелегкую минуту оказаться на горных тропах, как учил его Илмерран, Лерметт соскользнул на снег – собственно говоря, он едва было не спрыгнул, и лишь в самый последний миг сообразил, что делать этого не стоит. Лицо его мгновенно обожгли тысячи ледяных иголочек. Лерметт вдохнул морозный воздух, засмеялся и нагнулся зачерпнуть снегу.

Первая горсть снега мигом отправилась в котелок, а вот вторая за ней не последовала: чашка за что-то зацепилась. Лерметт нагнулся пониже, стараясь выпростать чашку – и что такого она загребла? Траву, что ли? Ничего себе! И откуда ее сюда снесло? Лерметт ухватил пучок травы, чтобы выдернуть и отбросить… и тут сердце бухнуло у него в груди и замерло: пальцы его сжимали не траву, а прядь волос. Волосы в снегу не растут. Волосы не торчат над снегом сами по себе. Они…

Котелок и чашка полетели на снег, пренебреженные и забытые. Лерметт яростно рыл снег голыми руками, с остервенением разгребая завал, оттаскивая и отбрасывая куски льда, обдираясь в кровь – и все же ни разу не подумал о котелке. Копать чашкой, отгребать котелком, может, и легче… но там, под снегом, живой человек… живой? Лерметт запрещал себе думать о нем, как о мертвом.

Конечно, если несчастный успел задохнуться под снежной толщей, если насмерть замерз, если лавина переломала его, если все усилия Лерметта окажутся тщетны, принц хотя бы исполнит свой долг путника. Он похоронит беднягу – не в снегу, который здесь, на перевале, и пяти-шести дней не продержится, а как подобает. Он сложит надгробие над безымянной могилой и исполнит все положенные смертные обряды. Но прежде надо убедиться, что неизвестный действительно мертв – а для этого сперва надо его откопать… откопать его живым – обязательно живым! – а могила подождет. Конечно, подождет… а куда она, к шуту, денется? Подождет, родимая – ей ведь не к спеху. Куда ей спешить? Раз уж она настолько беспечна, что отдала своего будущего обитателя снегу, ей явно никак уж не до него… и никуда она не торопится… вот пускай и подождет – всю оставшуюся жизнь! А вот ему, Лерметту, есть куда торопиться – потому что он не может, не должен, не смеет, права не имеет опоздать.

Лерметт разгребал снег с безумной яростью, словно дракон, раздирающий в клочья смертельного врага. Даже рычание на его губах клубилось совершенно драконье. Если бы снег был живым существом, если бы его можно было убить, Лерметт сделал бы это.

В несколько считанных биений сердца он высвободил из-под белой пелены лицо, а затем и всю голову несчастного, но дальше дело пошло потрудней. Лавина хотя и не изломала своего пленника, насколько можно судить с первого взгляда, зато перекрутила его каким-то совершенно немыслимым образом. Принц даже не сразу и сообразил, с какой стороны нужно копать, чтобы вытянуть из снегового плена левую ногу, он спешил, как проклятый, и оттого все острее ощущал, что опаздывает, непростительно и непоправимо опаздывает… время – время, прах его побери! Лерметт не мог, не умел сказать, что творится со временем – то ли оно замерло и вовсе, то ли, наоборот, вертится, как обезумевшее колесо, и словно спицы этого колеса, мгновения сливаются в непроглядную серую муть? Да он, собственно, об этом и не думал, хотя и посылал времени неразборчивые проклятия – он просто рыл и рыл, как безумный, пока последний обломок льда не отлетел прочь, а время вздрогнуло и обрело свой нормальный ход.

Пошатываясь от изнеможения, Лерметт втащил в пещеру заледеневшее тело и швырнул на пол чашку и котелок… стоп, а они-то здесь откуда взялись? Прихватил он их с собой, что ли? Сплошная дыра в памяти. Как есть пусто. Когда он ухитрился подобрать их на снегу, как… ну нипочем не вспоминается. Ну и пусть. Все равно не до них сейчас… или нет? Ведь когда спасенный очнется, его непременно надо будет напоить горячим вином… ох, как же Лерметту пригодилась бы сейчас еще одна пара рук, способных слетать куда надо и справить порученную работу самостоятельно, покуда их хозяин другим делом занят!

Это хорошо, что Лерметт одеяло расстелил заранее, это просто замечательно. И что вместо обычного широкого ножа он на сей раз захватил в дорогу тонкий длинный кинжал – тоже. При обычных обстоятельствах толку от разукрашенной стальной побрякушки почти что и никакого – но вот разрезать заледеневшую одежду узкое лезвие сумеет получше любого другого. Долой эти насквозь проледенелые лохмотья, долой… пояс, лук (целехонький, между прочим – и каким чудом?), колчан со стрелами – все долой… до чего же чудесно, дружище, что у меня найдется, во что тебя одеть – а ты и не знаешь…