Тому медведю, который наступил мне на ухо, не забыв пригласить на эту интересную прогулку всех своих ближайших родичей и соседей.
На смотровой площадке Сторожевой башни Шайла в этот рассветный час было еще прохладно. Там, внизу, улицы Шайла застыли в сонном безветрии — а здесь, наверху, неугомонный ветерок то и дело шебуршился в складках легких плащей, трепал волосы, растягивал в воздухе знамя и шуршал его кистями, нашептывая всякий вздор.
— Никого, — заключил Илтарни, отнимая от глаз короткую зрительную трубу.
— Не туда смотришь, — возразил Даллен. — Вон они, сразу за кромкой леса — видишь? Только-только показались.
Илтарни вновь схватился за трубу.
— Вижу, — ответил он после недолгого молчания. — Едут… и довольно быстро. Если ход не сбавят, к полудню будут здесь.
— Пожалуй, — согласился Даллен.
— Интересно… — начал было Илтарни и вновь замолк.
— Да? — подбодрил его Даллен.
— Найгерис… интересно, какие они из себя? — выпалил Илтарни. — Знаешь… разное ведь говорят…
Говорили о народе найгерис и в самом деле разное — и больше всего о том, кто они такие и откуда взялись. Не люди — это-то как раз яснее ясного, — хоть и могут иметь общих с людьми детей… но тогда — кто? Большинство втихомолку сходилось на том, что найгерис — потомки от браков эльфов с орками. Прийти к такому выводу, разок хотя бы увидев найгери, легче легкого — а заработать плюху за подобное предположение, будь оно высказано вслух, и того легче. Любой орк, эльф и уж тем более любой найгери за подобные слова били смертным боем. Так что предполагай, уважаемый, что уж тебе заблагорассудится — но вслух высказывать свои предположения поостерегись. Неровен час калекой останешься… если, конечно, останешься вообще. Ни орки, ни эльфы отродясь косорукими не слыли — а уж таких воинов, как найгери, еще поискать.
— А ты не гадай, — посоветовал Даллен. — Сам скоро увидишь.
— Можно подумать, что тебе не любопытно, — возмутился Илтарни.
— Любопытно, — возразил Даллен и лениво потянулся. — Так ведь до полудня уже недалеко.
— Рыбья кровь! — в сердцах выпалил Илтарни. — Ты всегда такой холодный и расчетливый?
— Да, — невозмутимо ответил Даллен. — Что поделать, азарта во мне ни на грош.
— Это… намек, да? — Илтарни густо покраснел. — Я… я уплачу, честное слово. Сегодня вот прямо и уплачу, Я как раз при деньгах.
— Кто — ты? — усмехнулся Даллен. — Откуда бы это вдруг? Да нет, оставь. С остальными прежде расплатись. Мне не к спеху.
— Н-но… проигрыш — это ведь долг чести, — растерялся Илтарни.
— Забавно звучит — «долг чести», — с прежней ленивой усмешкой заметил Даллен. — Ты не находишь? Примерно как «молодой юноша». А уж применительно к картам… нет, к таким долгам я не могу относиться серьезно.
— И к своим тоже? — сощурился Илтарни.
— А своих у меня просто нет, — невинно ответил Даллен. — Я их не делаю. Вот такое я существо с рыбьей кровью. Холодное и расчетливое.
Илтарни чуть принужденно расхохотался.
— Мне бы за картами твое самообладание, — признался он. — Сколько уж раз я себе зарок давал. Ничего не выходит. Только в руки колоду возьму…
— Так не играй, — посоветовал Даллен.
Илтарни надулся, и разговор поневоле оборвался. Молчание, казалось, не тяготило Даллена ничуть — как, впрочем, и беседа. Одно слово — рыбья кровь, подумал Илтарни. Ничем его не проймешь. Неизменно сдержанный, невозмутимый, чуть уловимо язвительный… обычно даже так сразу и не понять, вправду ли его учтивость подернута легким налетом насмешливости или это собеседнику примерещилось. Рыбья кровь. Правда, поговаривают, что вот такие непробиваемые типы, если их задеть за живое, в гневе самые что ни на есть безумства и творят, но… ты же еще попробуй отыщи, где у Даллена под броней учтивых манер таится живое!
Илтарни искоса бросил на Даллена раздраженный взгляд. Золотисто-карие глаза Даллена глянули в ответ так безмятежно, что у Илтарни враз пропала охота играть с ним в гляделки. Пора бы уже и запомнить, что Даллена не пересмотришь, нечего и пытаться.
— Красивый отсюда вид, — промямлил Илтарни, чтобы скрыть неловкость.
— Очень, — спокойно кивнул Даллен; темные его волосы плеснулись по отложному воротнику.
— Я часто здесь бываю, — несколько более уверенно произнес Илтарни.
Даллен вопросительно глянул на него.
— Вид красивый, — пояснил Илтарни. — Такой, как надо… как должно быть. Мусор всякий на улицах, потеки на стенах, шваль рыночная… ничего отсюда не видно. Пьяная ругань, объедки, кошки драные… здесь ничего этого как бы и нет. Город как нарисованный.
Даллен снова глянул на Илтарни — остро и пристально.
— Боюсь, ты будешь несчастлив в любви, — медленно, будто нехотя, произнес он.
— Это еще почему? — незамедлительно вскипел Илтарни.
— Да потому, — серьезно, без обычной своей усмешки ответил Даллен, — что издали не видно веснушек и рубцов на коже. Не видно припухших спросонья глаз и обметанных болезнью губ. Усталой походки, склонности к дурному настроению по утрам, случайно помятого платья… словом, всего того, что мешает тебе любить вблизи. Живых любить, не нарисованных.
— Можно подумать, тебе все это нравится! — отрезал Илтарни.
— А меня никто и не спрашивает, — уже с привычной небрежной ленцой откликнулся Даллен. — Нравится, не нравится… но ведь во всяком человеке это есть. И не только это.
