Табель первокурсницы - [35]

— Леди, — склонился ко мне мужчина с седыми бакенбардами, — Можете встать?

Я молча ухватилась за протянутую ладонь и с усилием поднялась, между лопаток поселилась тягучая боль, перед глазами кружились снежинки. По улице снова прокатился далекий, ломкий грохот, нераскатистое эхо выстрела, другой звук, не менее тревожный и пугающий, словно там, внизу, что-то сломалось.

— Леди, могу я вам помо…

Но я уже не слушала. Вряд ли он мог чем-то мне помочь, разве что отвел бы в ближайшее кафе и напоил чаем, отбил телеграмму отцу… или не отбил, у всех разная степень доброты и озабоченности чужими проблемами.

Я услышала перезвон колокольчика, кто-то бил тревогу, призывая патруль. Тревожными арками с подвешенными колоколами заканчивались почти все улицы в крупных городах и выборочно не в крупных, а в селах хватало колоколов на храме Девам.

Я подхватила юбку и бросилась дальше по улице.

— Леди… — растерянно пролепетал мне вслед мужчина.

Перебежав на другую сторону улицы, я едва разминулась с разразившимся сигналами мобилем, задела женщину в тонком не по погоде плаще, она испуганно охнула, заржали лошади… Выбежала на каменную набережную. Зимнее море тронуло ледяным языком серый гранит и застыло в белоснежной искрящейся неподвижности до самого горизонта. Какая-то женщина все еще тоненько причитала.

Карета лежала на правом боку, заднее колесо продолжало крутиться, переднего не было, как и первой двойки лошадей, оглобля была сломана посередине и на ладонь погружена в белоснежный бок. Второй паре лошадей не повезло, одной распороло брюхо, и она совершенно точно была мертва. Вторая, еще тоненько ржала рядом, пытаясь подняться, передняя нога была сломана, а для лошади это точно такой же приговор, как и оглобля в брюхе. Под белым боком расползалась теплое алое пятно, кровь растопила снег…

Возле распахнутой дверцы кареты на четвереньках стояла Гэли и очумело трясла головой. Прямо напротив подруги толстый молодой человек, которому больше подошел бы белый поварской фартук и колпак пекаря, чем зимняя куртка, отороченная волчьим мехом, делавшая его еще толще и выглядывающая из-под нее кольчуга.

— Слава Девам, — простонала я, бросаясь к подруге, и обхватив рукой, за бок помогла подняться. Гэли шаталась, не переставая всхлипывать и что-то бормотать.

А прямо за ней на снегу лежало тело кучера, еще вчера он небрежно сплевывал при виде шофера, а сегодня лежал у каменного бортика, за которым начиналась безграничная белая гладь моря, на спине мужчины вокруг рваной раны расплывалось, казавшееся черным пятно. Кучер Миэров был мертв.

Мужчина в сером пальто и цилиндре наклонился и погладил живую лошадь по бархатной морде. Женщина в зеленом пальто переступила с ноги на ногу и снова запричитала, молодой человек без головного убора ошеломленно оглядывался. Кряжистый солдат в старой гвардейской форме, крякнул и покачал головой.

Со стороны старого пирса к нам бежали еще двое парней в драных плащах неопределенного цвета.

— Итак, я повторяю свой вопрос, — проговорил ледяной голос, — Где оно?

Гэли вздрогнула всем телом, вскинула голову и посмотрела на толстого парня.

Только сейчас я заметила в его, так похожих на сосиски пальцах, метатель. Два метателя, по одной в каждой руке. Из дула первого еще шел дымок, а второй… Второй был заряжен.

— Это он, — прошептала Гэли, — Он сел в карету, угрожал, велел трогаться… велел, я выполнила, а он все равно застрелил Сета прямо сквозь стенку кареты!

— И тебя застрелю, если не скажешь, — толстая рука, в которой был зажат метатель, поднялась.

— Послушайте, леди нужна помощь, а не ваши… — вмешался молодой человек без головного убора, но договорить не сумел. Ему не дали.

Раздался выстрел. На расстоянии шага метатель грохнул так, что зазвенело в ушах. Как я и сказала жрице, это не легкие и почти бесшумные заряды из магического стекла. Это свинец и порох. Это смерть.

Пуля вошла незнакомцу в шею под кадыком, вышла у основания черепа и зарылась в снег. Стоящую рядом с ним женщину обрызгало кровью, она завизжала и бросилась бежать. Успокаивающий лошадь мужчина в цилиндре вскочил и попятился. Двое оборванцев свернули в переулок, так и не добежав до набережной. Тело парня без звука упало в снег.

Происходящее уже не имело значения. Не имела значение жалобно ржущая лошадь, или две попавшие в беду молоденькие девчонки, и даже далекий перезвон нескольких колоколов. Потому что все было неправильно, потому что в наш просвещенный век люди не стреляют ясным днем в прохожих, не угрожают девушкам. Вернее, стреляют, угрожают, грабят и насилуют, но где-то там далеко за стенами города, скрывая преступные лица платками. А эти, они должны понимать, что такого Серые гончие не спустят, вцепятся в холку и будут трепать пока есть силы и даже дольше.

Так думала не одна я. Так думали и Гэли, и мужчина в цилиндре, и тот, которому продырявили шею, и убегавшая женщина в зеленом пальто. Все, кроме, может быть, двух портовых бедняков, юркнувших в подворотню, и седого гвардейца, единственного, кто остался неподвижно стоять.

— Итак, «леди», — толстяк произнес это слово с небывалым презрением, Крис о Вирке Ленточке говорил с большим уважением, — Отдайте то, что вы забрали у Гикара?