Табак - [326]

– Я ничего не воображаю, Ирина! Я догадалась об этом прежде всего по твоему отношению ко мне.

– А чем тебя удивляет мое отношение? И чего ты ждала от меня? Чтобы я тебя расцеловала?

– Я пришла тебе помочь, – тихо сказала Лила.

– Тогда раздобудь мне заграничный паспорт! – выкрикнула Ирина. – Если ты окажешь мне эту услугу, я не буду жалеть, что когда-то возилась с твоей дурацкой рукой… Я хочу уехать за границу, поскорее отделаться от тебя, от всех вас, ото всего!..

– Что ж ты будешь делать за границей?

– Может быть, буду вести себя в десять раз безобразнее, чем я вела себя здесь. Это не твое дело.

– Нет. Это именно мое дело!.. Зачем тебе ехать за границу? Зачем ты так стремишься уничтожить остатки хорошего в своей душе? Чтобы поносить свою родину и клеветать на коммунистов?

– А ты хочешь, чтобы я занялась пропагандой в пользу вашего режима?

– Паспорта ты не получишь, – решительно заявила Лила и опять положила руку па лоб Ирины. – Я приму все меры, чтобы помешать тебе в этом! Успокойся и не смотри на меня так. Не отталкивай мою руку! Ты расстроилась потому, что мы добрались до истины. Но я не могу говорите с тобой иначе, потому что я хочу помочь тебе найти выход. Сейчас тебе все кажется мрачным и черным, не правда ли?

Ирина смотрела в пространство неподвижными, безжизненными глазами. Ее успокоившиеся руки бессильно лежали на одеяле. Гнев на Лилу внезапно прошел, сменившись полным равнодушием. В голове вяло копошилась мысль: «Сейчас мне не выбраться из Болгарии… Будь что будет».

Лила с тревогой и сочувствием наблюдала за ней.

– Ты слушаешь меня? – спросила она.

Ирина ничего не ответила.

Она думала: «Эта женщина расположена ко мне… А я ненавижу ее, хотя она не сделала мне ничего плохого. Ненавижу потому, что ее любит Павел. Просто я завистлива и зла». Однако и этот вывод не пробудил в ней ни волнения, ни раскаяния. Она опять услышала голос Лилы:

– Постарайся понять меня. Бегство за границу не выход из положения. Давай лучше посмотрим, какие пути откроются перед тобой, если ты останешься здесь…

– Да замолчи ты наконец! – вспылила Ирина. – Единственное, о чем я тебя прошу, – это оставить меня в покое. Уходи!

– Не уйду, даже если ты будешь оскорблять меня, – терпеливо возразила Лила. – Ты выслушаешь меня до конца! Когда-то и я была в подобном состоянии… Я наделала много ошибок в партийной работе, так же как ты в своей жизни. Свою вину я переживала тяжело, была расстроена, подавлена. Не видела смысла работать дальше… Думала, что товарищи отреклись от меня. Все казалось мрачным и безнадежным. Но во мне жила любовь к рабочим, к людям… Вернись к людям, Ирина! Идея солидарности между людьми светится и у тебя в душе, правда лишь слабым огоньком, но он может разгореться. Не гаси его, попробуй начать жизнь сначала!

– Уж не собралась ли ты втянуть меня в Отечественный фронт? – рассмеялась Ирина.

– Очень ты нам нужна! – Лила тоже рассмеялась.

– А ты и в самом деле поверила, что я хочу вступить в Отечественный фронт?

– Нет. Я тоже пошутила.

Ирина подумала: «Лила добра и великодушна, по почему она меня так раздражает?… Быть может, потому, что я завидую ее жизни. Быть может, мне неприятно видеть, что она цветет, а я развалина, что мне уже никогда не жить по-новому… Какая я злая! Надо хотя бы вести себя с ней поприличнее».

А Лила продолжала говорить о радужном будущем.

– Ты обещаешь подумать об этом? – спросила она наконец.

– О чем? – вяло и рассеянно переспросила Ирина.

– Обо всем, что я тебе сказала.

– Постараюсь.

Лила с грустью взглянула на нее. Она ушла, а Ирина опять почувствовала, что ей не начать жить сызнова.

Она поняла это еще яснее спустя несколько дней, несмотря на заботы, которыми окружил ее Чингис. Он стал часто навещать ее. Пытался развлечь Ирину анекдотами о коварных союзниках Отечественного фронта и рассказами о переменах на медицинском факультете. Приходил он к ней вечером, когда отдыхал от лихорадочной работы по санитарной подготовке своей части к отправлению на фронт. Иногда заходил поболтать Павел. Они по-разному относились к Ирине. Чингис не знал той женщины, которая десять лет принадлежала «Никотиане» и Германскому папиросному концерну, а Павел знал именно ее. Для Чингиса Ирина была живым напоминанием о днях молодости, и это его волновало; а для Павла она была вдовой брата, к которой следовало относиться душевно, но строго. Но как бы они себя ни держали, для Ирины, гибнущей от неврастении, близкой к безумию, это уже не имело значения.

Чингис был женат, и Ирина попросила его привести жену. И вот однажды Чингис пришел вместе с нею. Жена его была членом партии, работала медицинской сестрой, во время войны помогала партизанам и с опасностью для жизни скрывала и перевязывала раненых подпольщиков. Умная, крепкая, как скала, не хорошенькая, но и не безобразная, она была полной противоположностью Ирине. Обе старались быть любезными, но разговаривать им было не о чем.

По дороге домой жена сказала Чингису:

– Ну вот и я увидела твое чудо… Больная, ни па что не годная женщина.

– Ты сердишься, что я хожу к пей? – виновато спросил Чингис.

– Нет. Ходи, пожалуйста… Это ей на пользу.