Та, далекая весна - [50]

И Кожин покорно побрел за ним.

Сергунов рассмеялся, выслушав их рассказ.

— Прогнал вас, говорите, Макей? Это хорошо.

— Чего ж тут хорошего? — обиделся Филипп.

— То хорошо, что допекли мы, выходит, кулака куда-некуда. Туго Макейке приходится, вот и бросается на людей. Раньше, когда его сила была, ласковым да благостным представлялся; теперь свое настоящее лицо показывает. Значит, конец свой чует. А насчет договоров это вы правильно шумите. Я виноват — руки не дошли. Давно надо было заставить кулаков с батраками договора подписать. Ничего, подпишут, никуда не денутся, — успокоил Сергунов расстроенного Кожина.

На другое утро Макей Парамонов сидел в Совете перед Сергуновым тихий и благообразный, только в глазах, запрятанных под лохматыми бровями, вспыхивали волчьи огоньки.

Вызвал повесткой Сергунов Макея в Совет, и тот пришел.

— Чего ты мне, Санька, покою не даешь?

— Не Санька тебя вызывал, а председатель сельского Совета, гражданин Парамонов, — оборвал его Сергунов.

— Извиняйте, гражданин председатель: из ума вон, что ты власть, — усмехнулся одной половиной лица Макей, а глаза его сверкнули непримиримой злобой. — Только нечего меня вызывать, раз правое лишили. Выходит, я теперь сам по себе и тебе неподсуден.

— Судить тебя я пока не собираюсь. Живи как знаешь, а законы выполнять будешь. Работников, батраков, стало быть, держишь?

— Ну, держу.

— Так вот, договора с ними обязан подписать, чтобы все честь по чести. И страховку за них платить будешь.

Покобенился было Макей, но, против ожидания, сдался быстро. Заключил договора с Гришаном Куренковым, с двумя постоянными батраками и с Егором Сизовым, мужиком из соседнего села, что на одно лето подрядились к Макею. Только с девчонкой, с Нюркой, договор подписать отказался.

— Чего мне с ней договора писать? Из жалости держу. Девчонка бездомовая. Обуваю, одеваю, кормлю — и пусть бога благодарит…

— И работать за троих заставляешь? — прервал его Сергунов.

— А ты чего хочешь? — вскинул на него злые глаза Макей. — Будь свой сын или дочь, и они барчуками не росли бы. Без труда человеком не станешь.

Ведь прав кулак: в любой крестьянской семье с малых лет ребятишки работают по своим силам, иной раз и сверх сил, подумалось Ивану. Наверное, то же подумал и Сергунов и не стал нажимать.

— Хорошо, гражданин Парамонов, пока не будем требовать договора с Нюркой. Только я обязательно проверю, что она у тебя делает. Если по дому помогает — одно дело, а если ты из нее жилы тянешь, как из меня тянул, отвечать заставим.

— Вы власть — вы все можете, — подымаясь с лавки, как будто смиренно проговорил Макей, только глаза его смотрели с угрозой. — Проверяй, проверяй, Санька, пока твоя сила. А этих сукомолов, — кивнул Макей на притихшего Филиппа Кожина, — ко мне больше не посылай, чтобы греха не было…

Послеобеденным часом Иван провожал за село инструктора укомола Филиппа Кожина. Говорили обо всем, больше всего о том, что тяжелая идет зима — голодная. Только за околицей, пожимая Ивану руку, Филипп признался:

— Уму-разуму вы меня научили. Думал: деревня и есть деревня — лаптем щи хлебают, а тут, брат, обстановка как на войне.

— Какая ж тут война? — искренне удивился Иван. — Бандитов и тех повыловили.

— Этот ваш Макей один целой шайки стоит. А я распалился, думал: раз, два — и готово, подписал договора. Если бы не Сергунов… Сильный он у вас мужик. Да, нелегко вам тут… Ну, будь здоров, друг!

Сделал Филипп несколько шагов и остановился, окликнул Ивана:

— Послушай, Иван…

Покраснел от смущения Филипп Кожин, веснушки на красной коже стали еще ярче. Помялся он немного и попросил:

— Вот что, друг, ты об этом… Ну, как нас Макей из избы шуганул, в укомоле смотри не рассказывай. Засмеют. У нас знаешь какой народ…

Обещал Иван все сохранить в тайне.

Конечно, Филипп Кожин преувеличил: не было в Крутогорке войны. Вроде бы совсем тихо стало: не стреляли больше бандитские обрезы, притихли кулаки, лишенные прав, но это все только так, с виду. Разве могли Макей, Захаркины и все другие примириться с тем, что кончилась их власть над мужиком?

Не мытьем, так катаньем решили донять, свалить, убрать с дороги Саню Сергунова.

Прошло малое время, и новый гость появился в Крутогорке — сам председатель уездной ЧК товарищ Пазухин.

Пришел Иван утром в Совет, а там уже сидят Сергунов с Пазухиным. И, видно, крутой разговор меж ними идет. У Пазухина лицо сердитое, а Сергунов красный какой-то, словно бы смущенный. Сидит и только белесый чуб теребит с такой силой, точно выдрать его хочет.

— А что мне, обниматься с ним? — возбужденно говорил Сергунов, когда вошел Иван. — Гад он ползучий, эсер. Надо бы его…

— Вот и комсомольский секретарь явился, — прервал Сергунова Пазухин, здороваясь с Иваном за руку. — Ну, как комсомол живет, как действует? — говорил Пазухин спокойно, сердитое выражение словно смахнул с лица.

Иван не сразу уразумел, что здесь произошло. Видел только — за что-то чекист ругал Сергунова. Неужели за Птицына? Тоже нашел Пазухин, кого под защиту брать!

— Живет. Действует понемногу, — ответил он сдержанно.

— Хо-хо, «понемногу»! Шум на весь уезд подняли. Монастырь штурмом брали? Монашек сообща расстреливали или он один такой вояка? — кивнул Пазухин на Саню.