Т. 2. Ересиарх и К°. Убиенный поэт - [79]

А я кричал:

— Вот пожалуюсь папе! Вот пожалуюсь папе!

Она утешила и успокоила меня, купив немного тамариндового мармелада, я его очень любил.

* * *

А как-то у мамы разболелся зуб. Весь вечер она маялась от боли, а Беппо шутливо поддразнивал ее:

— Это любовная болезнь!

В тот вечер меня уложили спать раньше, чем обычно. Наутро боль не прошла. Маме пришлось отправиться к капуцинам.

Привратник провел нас в монастырскую приемную, украшенную распятием, картинками на священные сюжеты и освященными оливковыми и пальмовыми ветвями. За столом несколько братьев раскладывали по корзинкам пучки зеленого салата, латука, портулака, листьев редиски, бедренца и цветов настурции, которыми монахи-капуцины обычно торгуют на улицах. Вошел старый капуцин и благословил меня, а мама поцеловала ему руку и перекрестилась. Мама села, капуцин обернул салфеткой зубные щипцы, встал перед мамой и полез щипцами ей в рот. Он начал тянуть зуб, лицо его исказилось от напряжения. Мама взвыла и вместе со мной, потому что я все время держался за ее подол, бросилась вон из комнаты. В воротах монастыря она вдруг вспомнила, что не взяла вырванный зуб. Мы вернулись в приемную, мама извинилась и попросила отдать ей его. Монах снова благословил нас и сказал, что вырванные зубы — единственная плата, которую он берет. Спустя много лет мне пришла мысль, что из этих зубов, вероятно и даже скорей всего, изготавливали священные реликвии.

* * *

Мама была страшно суеверная. И скажу, что я ничуть не презираю ее за это. Все события связаны между собой. Находка четырехлистного клевера обещает скорую удачу. И тут нет ничего невероятного. В Страсбурге прилет аистов предшествует весне, предвещает ее, и никому в голову не приходит усомниться в этом.

Помню, летом маме дали адрес монаха, который гадал на картах. Он жил в пустом монастыре и провел нас в библиотеку, где даже на полу лежали книги. А еще там были глобусы, музыкальные и астрономические инструменты. На монахе, красивом парне с венчиком густых черных волос вокруг тонзуры, была надета ряса, вся в жирных и винных пятнах и еще чем-то, присохшем. Он указал маме на стул, она села и взяла меня на колени. Монах расположился в кресле по другую сторону стола, на котором стояли две бутылки, одна наполовину пустая, а вторая полная; в горлышке поблескивал, как топаз, застывший жир, заменявший пробку. Кроме того, на столе еще были чернильница, грязный стакан и колода засаленных карт. Гадание длилось с полчаса, и все внимание мамы было приковано к нему, я же во все глаза смотрел на гадальщика, ряса которого распахнулась и под нею было видно голое тело. По-животному бесстыдный, он, закончив раскладывать карты, имел наглость встать, не поправив рясу, и отказался от пятидесяти чентизимо, которые протянула ему мама, сделавшая вид, будто ничего не заметила.

Очевидно, ворожба этого монаха имела для мамы большое значение, потому что она ходила к нему еще несколько раз. Но, похоже, она испытывала перед ним страх и всегда брала с собой меня как телохранителя.

Однажды монах дал ей мешочек, в котором лежали крупинка золота, крупинка серебра, кусочек кости мертвеца и магнит. Он сказал маме, чтобы она не забывала каждую неделю кормить магнит крошкой хлеба, смоченной в вине, а потом обязательно убирала его испражнения.

А еще как-то монах подготовил деревянный треугольник, на котором были закреплены маленькие свечки. Он велел маме вечером, когда отец выйдет подышать свежим воздухом, поставить треугольник в отхожем месте, зажечь свечки и произнести при этом какие-то непонятные слова, от которых меня охватил страх. Мама выбросила треугольник в сточную канаву, откуда повалили клубы дыма, и мы оба, страшно перепугавшись, бросились наутек.

А когда мы были у монаха в последний раз, он дал маме осколок зеркала и сказал:

— Это кусок зеркала, в которое смотрелся Торлони, самый богатый человек в Италии. Запомните: когда смотришься в чужое зеркало, становишься точь-в-точь как тот человек, которому оно принадлежало. Так что если бы я дал вам зеркало проститутки, вы стали бы такая же распутная, как она.

Глаза его сверкали, и он с таким выражением смотрел на маму, что она, беря зеркало, отвернулась.

* * *

Рима я не видел с детства, и у меня сохранились о нем только смутные, отрывочные воспоминания. И очень жалко, что я не могу вполне описать происшествие, о котором хочу рассказать, и обстановку римского карнавала. Но я был совсем маленький, отец держал меня на руках, и я видел только повозки, с которых бросали confettaci[29], бонбоньерки и цветы.

В вечер карнавала мои родители, четверо их друзей и я сидели за столом, на котором стояло традиционное карнавальное блюдо: запеченные макароны под соусом с куриной печенкой, после которых подавалась сладкая макаронная запеканка с корицей.

Неожиданно к нам стали стучаться, и хмельные голоса потребовали открыть дверь.

— Компания карнавальных гуляк, — объяснил отец. — Они разыграют нас, выпьют за наш счет, подстроят какую-нибудь каверзу, а потом отправятся с тем же самым дальше. Ничего не поделаешь, это карнавал, пусть повеселятся.