Т. 1: Стихотворения - [44]

Дальней дорогой иду. Эх!

На таком холоду

Морщится лунная рожица.

Холод-то, может, во мне?

Плакаться — дело ненужное.

До моря теплого, южного

Я доберусь по весне.

* * *

Колючая проволока сплетена

Из мертвых ласточек. Но

Телефонным проводом станет она

С голосами в ней — и на ней:

Все ласточки оживут.

Ну а если тюрьма, стена, —

То заключенный нарисует дверь на стене

И выйдет через нее.

И его, не правда ли, не убьют,

Хоть и будет стрелять солдат?

(Потому что из винтовки не пули, а –

Жаворонки полетят?)

И время, как морская волна,

Спокойно пойдет назад

И смоет боль, и ночи без сна,

И даже годы обид?

И если, не правда ли, убьют — подожди, –

То потому, что суждено опять

Солнечному сплетению в его груди

Солнечным сиянием стать?

* * *

Сумма углов, не помню чего,

Равняется двум прямым.

Но с двумя прямыми – что делать? Во!

Бим-бом, бам-бам, бим-бим!

Параллельные линии сойдутся не ра­-

ньше, чем в бесконечности. Да?!

Мне не к спеху, конечно, тра-ра, тра-ра,

И я могу подожда…

Одно пространство не могут зараз

Два тела, хи-хи, занять.

Прекрасно: в гробу мне мешал бы другой,

Беспокоил, толкая ногой.

* * *

Соседи суетливые твои –

Они искусственные муравьи:

Все тащат, тянут, бегают, несут

Житейский груз (а как же Страшный Суд?).

С одним шагает девяносто лет

Осклабленный искусственный скелет.

На блюде шестьдесят четвертый год

Искусственную челюсть он несет.

А муравей спешит — он деловит,

К нему бежит искусственный термит:

Ему привез инопланетный гость

Берцовую (естественную) кость.

* * *

Остаток лунной пилюли

Липнет к небу и к нёбу.

Прозрачный призрак на стуле

Похож на большую амёбу.

Какая томная гнилость

В мутном воздухе ночи!

Мы знаем, что-то случилось

И с нами, и с миром, и с прочим.

Две крысы юрко шмыгнули.

В общем, жить неохота.

Совсем как с лунной пилюли,

Сошла со всего позолота.

Мы что-то поняли в жизни —

Скверный намек прозрачный.

…А призрак (на стуле) — признак

Довольно тревожный, признаться.

* * *

Гомункулус по имени Попутчикус

В родной Европе (и в реторте) жил, как

вздумалось,

Договорил, когда впадал в задумчивость:

«Когда передовое человечество

От предрассудков Запада излечится,

То в коллектив включившаяся клеточка…»

«Ну что тебе, Попутчик-Глупчик, снится-

бредится?» —

Спросила вдруг Большущая Медведица

И увезла его к себе — проветриться.

Иона из кита, я слышал, выбрался

(И кролик проглотил удава в Виннице);

Попутчикус в Медведице-гостинице

Писал стихи — хореем и кириллицей.

Над белым холодом и гололедицей

Был мир другой, другой Большой Медведицы.

* * *

В парке, возле идола безликого,

Милая сидела молодежь,

И один сказал: раз цель – великая,

То сегодня жалость – это ложь!

И на мой вопрос они ответили,

Что жалеть несчастных – ерунда,

Потому что в будущем столетии

Люди будут счастливы – всегда.

Подле них слепой старик в колясочке

Продавал лиловую сирень

(А в лазури, чуть синея, ласточки

Золотой пронизывали день).

Я надеялся, что он излечится,

Свет увидит солнечного дня.

Будущее счастье человечества

Мало беспокоило меня.

* * *

Идеи? Идеалы? – Идолы!

О фокусники, лицедеи!

Болотные огни, мы вас увидели —

И мы не верим вам, идеи!

Законами и страхами пугая нас —

Скрижали на скале пустынной! —

Еще стоят поддельными Синаями

Окаменелые пингвины.

И соблазняя сказками о подвигах

Во имя правды и морали,

О, сколько простодушных верноподданных

Пораздавили те скрижали!

Пустые маски, чары, совратители

Пустых умов — нам вас не надо!

Мы не хотим вас слушать, лжеучители!

Зачем нам ваша клоунада?

* * *

Ржавые рельсы и ржавые рыжие сосны.

В рыжих колючках и проволока: поржавела

Лист порыжелый пристал к поржавелой

колючке.

Рыжая глина. И тени — косые полоски,

Тени от проволоки. Трава – там,

где мертвое тело, –

Рыжая тоже. Эх, тучки небесные, тучки!

Рыжая хвоя за шпалами, свет на тропинке:

Шибко стреляли, а вот — не видать ни

кровинки!

Ржавым забрызгало, что ли, сухой можже­-

вельник.

Ну, размозжили: бежал, да попался,

бездельник.

* * *

Как будто демон наркомании

Нам говорил о тайном знании

(Между грехами и стихами):

Как будто в голубом тумане и

В ночной стране Марихуании

Сквозь музыку, в дыму и гаме

Растет нездешнее мерцание.

Всему блаженно посторонние,

Почти, почти потусторонние,

В незримой ложе театральной

Мы слушаем — полупечально —

Звук облаков на небосклоне и

Начало неземной симфонии,

Прозрачно-ангельски-хрустальной.

Летят с невидимой трапеции

Младые боги Древней Греции

В метафизическом балете —

И в голубой иллюминации

Мы ловим их на небе в сети,

Мы, чемпионы элевации,

Уже на том, не этом свете.

* * *

Да ну вас, да ну вас, да ну вас

(Закат, предпоследний, погас).

Житейская глупость и грубость

Уже не касаются нас.

Касаются — влажные ветки

Твоей побледневшей щеки.

Заботы, как бурые белки,

Умчались по веткам, легки.

И где уж, и где уж, и где уж

Нам выжить в житейской борьбе?

А души — не ищут, надеюсь,

Зерна, вроде тех голубей?

Да что там, да что там, да что там –

И мне, и тебе все равно:

К иным, нежитейским заботам

Пускай добавляют зерно.

Пока что — ни много ни мало —

Я в парке часок постою,

Где черная кошка поймала

Прилежную белку мою.

* * *

Одна миллионная миллиметра –

Размеры вирусов. Не может быть,

Что в результате тумана и ветра

Они могли тебя убить.

Не может быть, что какой-то вирус

Тебя убивал, как тать, пока

Твои глаза глядели, расширясь,