Сюжет с вариантами - [6]

Поэт обязан быть поэтом.

Я должен быть самим собой.

Сто двадцать лет спустя (Михаил Светлов)

Не в «ЗИЛах» и не в новеньких «Победах»,

не думая, что станут в них стрелять,

два зайчика на двух велосипедах

отправились немножко погулять.

По по ошибке взятый на поруки,

большая сволочь и антисемит,

охотник к ним протягивает руки

и гнусными зубами шевелит.

Сейчас начнутся грозные событья.

Мой зайчик закачается в седле.

Но чтоб не допускать кровопролитья,

живут мои герои на земле.

И если уж дойдет до столкновенья,

я крови все равно не допущу,

я встану посреди стихотворенья,

охотника в лягушку превращу.

И вы не бойтесь, глупенькие зайки:

я в случае чего вас воскрешу.

Куплю вам в ГУМе трусики и майки

и на свою жилплощадь пропишу.

Я дам вам пряник и другие сласти,

надену октябрятские значки.

Не надо плакать при советской власти!

У трите ваши слезы, дурачки!

Пускай горит на мордочках румянец!

Охотника не бойтесь моего!

Я пошутил, ведь он – вегетарьянец,

мясная пища – гибель для него.

Мне вся его семья давно знакома.

Он не имел оружия вовек.

Он просто заместитель управдома,

вполне интеллигентный человек.

Зайцы в водоеме (Борис Слуцкий)

Зайцы не умеют плавать.

И ни близко, и ни далеко…

Одного из зайцев звали Клава.

В это вам поверится легко.

Клава жил без мамы и без папы.

Он имел имущества – всего –

Две и две – всего четыре – лапы,

уши, хвост – и больше ничего.

Клава жил как лирик. На природе.

Триста шестьдесят пять дней в году.

Во саду ли, скажем, в огороде

ел

   еду.

Две морковки. Три. Четыре за день.

Вот и все меню.

А охотник был до мяса жаден,

ел семь раз на дню.

Был он физик. Не любил природу.

Лирика ему – что острый нож.

Жил одним: загнать бы зайца в воду!

И загнал. А что ж!

Зайцы, как известно, слабы.

Заяц потонул в воде.

Где теперь его четыре лапы?

Хвост, я спрашиваю, где?

…Что стрелку? Ни холодно, ни жарко!

Укокошил зайца – и забыл.

Вот и все. А все же Клаву жалко.

Добрый

      заяц

           был!

Каменная книга (Арсений Тарковский)

…после чего начинайте его тушить.

Е. Молоховец. «Подарок молодым хозяйкам». 1911

Часы стояли. Шли. Опять стояли.

И время шло по кругу стороною.

Спокойно спали боги на Олимпе,

Водою ионической омывшись,

И ассирийский царь храпел во сне.

Дремали Фивы, Вавилон и Троя,

Атлант, Сизиф, Геракл и Агамемнон,

Афина, Персефона, Филомела,

Арес, Гермес, Пифон и Аполлон,

Омфала, Деянира и Пандора,

Атос, Портос и храбрый Арамис

В обнимку с неразлучным д'Артаньяном,

И лишь одна Елена не спала,

Не та, увы, прекрасная Елена,

Зевеса дочь,– а та, Молоховец.

Как раз сейчас,

             пока вокруг нее

В больших кувшинах,

               в синих ведрах, в банках

Из-под компота

              остывало мясо,

Она своей рукой окровавленной

Ту фразу выводила роковую,

Зловещего исполненную смысла,

Ту самую – «тушить его, тушить!»,

И хоть она, злодейка-лицемерка,

Успела букву Д сменить в том слове

На букву Т, но явственно звучало

Все то же Д – «душить его, душить!».

И я тогда сказал себе:

                     – На свете

Есть много, друг Горацио, такого,

Что и не сразу в голову придет!

Казалось бы, питанье и убийство –

Две вещи несовместные. А так ли?

И не был ли фактически убийцей

Мной создатель книги кулинарной,

Дающий лицемерные советы

Доверчивым хозяйкам молодым?..

Песенка о факире Абу-Закире (Новелла Матвеева)

Где тритоны бьют в тамтам,

пребывая в трансе,

где течет река Шампунь

от Шампани вспять,

ехал фокусник-чудак

в старом дилижансе,

ехал зайцем раз и два,

три, четыре, пять.

Но однажды по пути

из Афин в Марокко

входит парень в дилижанс,

хочет пострелять.

– Предъявите ваш билет! –

говорит он строго. –

А не то я раз и два,

три, четыре, пять!

Но факир Абу-Закир,

он не из овечек.

Никаким таким парням

с ним не совладать.

Он затенькал, как сверчок,

прыгнул, как кузнечик,

прыгнул раз и прыгнул два,

три, четыре, пять.

Где течет лениво Ганг

под удары гонга,

парень гонится за ним,

чтобы расстрелять.

Ах, как много тысяч лет

длится эта гонка –

может, год, а может, два.

три, четыре, пять.

Восьмое чувство (Леонид Мартынов)

Я с Музой

Глубокою ночью

Шел около «Националя».

Там зайца –

Я видел воочью –

Уже начинять начинали.

Вернее, едва начинали

Опасное это занятье,

Едва ли имея понятье,

Кого они там начиняли.

В соседстве с дымящею печью,

Где блики бегут по обличью,

Владеющий слухом и речью,

Он не был обычною дичью.

И я его видел идущим,

На крыльях упругих летящим,

Бегущим по грядкам грядущим,

Сырую морковку едящим.

Над листьями репы и лука,

Над свеклами бурого цвета

Он несся со скоростью звука,

А также со скоростью света.

Он кланялся пущам и рощам,

И было сравнить его не с чем,

И не был он нищим и тощим,

А был он поющим и вещим.

…Тут некто

Высокого роста

Воскликнул:

– Но как это можно?

Да, все это было бы просто,

Когда б это не было сложно!

Интервью с Вольфом Мессингом (Роберт Рождественский)

Я не верю угодникам.

Надо рассчитывать здраво.

У поэта

с охотником

что-то есть общее, право.

Тот бежит, выбегает,

стреляя

и тем убивая.

Тот сердца разбивает,

на части

строку разбивая.

Беспокойные, нервные,

балаганим

и шпарим по грядке.

Ну, подумаешь, невидаль –

нервы чуть-чуть

не в порядке.

Ну, подумаешь, лесенка –

разве это

значенье имеет!

Вы спросите у Мессинга,

он угадывать мысли

умеет.

Поглядит – как приценится,

чуть подумает,

усмехнется: