Сюжет Бабеля - [19]

И это неполное владение русской стилистикой стало одним из оснований выстраивания «одесского языка». Бабель всего лишь сделал эту языковую черту тотальной.

Имелись и иные способы («Отец»):

«У вас невыносимый грязь, папаша, но я выведу этот грязь»…

Ни в одном русском диалекте не сыскать, чтобы слово «грязь» относилось к мужскому роду… Откуда же взяла его простая девушка Баська? Скорее всего, Бабель его придумал… «Невыносимый грязь» — это эвфемизм, замена неприличного слова на фонетически и по смыслу схожее, но приличное: «У вас невыносимый *срачь, папаша, но я выведу этот *срачьІ»^{94}.

Та легкость, с которой бабелевская выдумка принимается за реальный факт, свидетельствует, в общем-то, об одном: до Бабеля «одесского языка» не было. Точнее так: до Бабеля одесситы не знали, что говорят на особом языке — языке, не похожем ни на какой другой.

А иногда сам язык раскрывает суть вещей и приводит к верным умозаключениям. Например, в пьесе «Закат»…

Боярский. <…> Мосье Боярский, говорит он мне по-французски, я уважаю вас, как фирму <…> и прошу вас, как фирму, выпить со мною две кружки пива и скушать десять раков…

Левка (грубым голосом). Я люблю раков.

Арье-Лейб. Скажи еще, что ты любишь жабу.

Боярский.…и скушать десять раков…

Левка(упрямо). Я люблю раков.

Арье-Лейб. Рак — это же жаба…

Боярский(Левке). Вы простите меня, мосье Крик, если я скажу вам, что еврей не должен уважать раков. Это я говорю вам замечание из жизни. Еврей, который уважает раков, может позволить себе с женским полом больше, чем себе надо позволять, он может сказать сальность за столом, и если у него бывают дети — так на сто процентов выродки и биллиардисты. Это я вам сказал замечание из жизни.

Тут, как будто, все понятно: в самом начале первой сцены Левка уже сказал, что «еврей, который сел на лошадь, перестал быть евреем и стал русским». А раз так, то еврейские пищевые запреты ему не указ. А значит, можно любить и всю некопытную нечисть, в том числе ракообразную. А для Арье-Лейба раки такая же мерзость, как жабы…

Но это религия. Для чего же Боярский считает нужным привести еще «замечание из жизни» и замечание отнюдь не очевидное: «Еврей, который уважает раков, может позволить себе с женским полом больше, чем надо себе позволять». Откуда он это взял?

Из языка! Точнее — из особого значения слова применительно к отношениям с женщиной. Отсюда вывод: «любить раков» то же самое, что «любить раком», т. е. совокупляться с женщиной сзади.

Понятно, что значение слова здесь совсем иное — переносное, когда сексуальный акт уподобляется попятному движению рака. В самом же слове «рак» ничего неприличного нет. А приписывать любителю раков склонность к сальностям и вовсе глупо, поскольку «сальность» произведено из французского sale «грязный». И Боярский, болтающий по-французски, должен был это сообразить!

Почему же не сообразил? А потому, что разглядел в слове «сальность» совсем иную ипостась — сало, и, наверняка, свиное.

А это еще один запрет — евреи свинину не едят!

Таким образом, разглагольствования Боярского — это пародия на иудейскую экзегезу — символическое толкование Священного Писания.

И — как подтверждение: экзегеза самая доподлинная (в той же пьесе «Закат», сцена 6-я).

Арье-Лейб. «Песня Песней» учит нас — ночью на ложе моем искала я того, кого люблю… Что же говорит нам Рашэ?

<…>

Арье-Лейб. Вот что говорит нам Рашэ: ночью — это значит днем и ночью. Искала я на ложе моем — кто искал? — спрашивает Рашэ. Израиль искал, народ Израиля. Того, кого люблю — кого же любит Израиль, спрашивает Рашэ? Израиль любит Тору, Тору любит Израиль…

Рашэ — это ашкеназское произношение акронима РаШИ, абревитатуры словосочетания «Рабби Шломо Ицхаки». Так звали крупнейшего комментатора Священного Писания, в XI веке жившего в городе Труа на севере Франции.

А РаШИ, в отличие от Боярского, даже в «Песне песней» видит не эротику, а высочайший духовный смысл: если и есть предмет, достойный любви еврея, — это Тора.

И Бабель над обоими толкователями издевается…

Глава VIII Переход через Збруч

За свою жизнь Бабель надавал множество обещаний — написать книгу о ЧК, о коллективизации, о Горьком… И, скорее всего, обещанного не исполнил. Оттого и остался в анналах литературы отличным писателем, но автором одной единственной книги.

И книга эта «Конармия». Мы еще много места уделим разбору отдельных вошедших в нее новелл, но это не отменяет необходимости задуматься и над книгой в целом. Что же она такое? Пронизывает ли ее сквозная главная мысль, или такого стержня в ней нет, и это собрание блистательных новелл представляет собой лишь россыпь бриллиантов?

Попыток понять принцип сцепления новелл в книге было немало (приложил к этому руку и я), — удача не сопутствовала никому.

Но в книге — любой книге — всегда имеются в наличии две вещи: начало и конец. Бабель и здесь пытался запутать дело: в 1933 году снабдил «Конармию» новым концом — рассказом «Аргамак». Об этом рассказе мы поговорим позднее, поскольку, по мнению практически всех исследователей, конец этот к книге приделан механически. Но по-настоящему книга завершалась рассказом «Сын рабби» (см. главу XIX).