Сюрприз в рыжем портфеле - [15]

— Вот именно! Он даже во сне мыслит, — поддержал Ферзухин. — А мне, например, сны никогда не снятся…

Свинцовский несколько раз попытался воткнуть вилку в маслину, но маслина не давалась. Убедившись в бесполезности этого занятия, он сказал, тупо глядя в тарелку:

— Это как-то не того… странно… э-э-э… во сне мыслить.

Ну и что ж, что странно, — возразил Ромашкин. — Чарушин — великий человек, а всем великим людям присущи странности: химик Менделеев на досуге любил делать чемоданы, Аристотель — охотиться за бабочками, Шуберт — играть на гребёнке, а Чарушин любит мыслить во сне…

Свинцовский ошалело посмотрел на Ромашкина.

— Э-э-э… Чемоданы… Бабочки, говоришь?… Гребёнки? Что-то я ничего не понимаю…

Он утратил монументальность и стал похож не на памятник, а на мешок.

— Что-то у нас стало совсем тихо, — заметила Гречишннкова, — а мы ещё не выпили за товарища Груздева.

— А мама его хочет утопить… — донёсся из угла голос Аллочки.

Все повернули головы к дивану, на котором дочь Оглоблиной листала иллюстрированный журнал.

— Дочка, не говори глупостей, — сказала Оглоблина, пристукнув рукой по столу.

— А я и не говорю, — ответила Аллочка.

— Постой-постой, детка, — вмешалась Милица Георгиевна. — Что ты говоришь? Утопить? Откуда ты слыхала это слово?…

Никто уже ничего не жевал, все челюсти остановились, и в комнате стало зловеще тихо, как в рентгеновском кабинете.

— А мама по телефону говорила. Она сказала: «Груздева могу всегда утопить, я про него такое знаю…»

— Что ты говоришь, Аллочка? Скажи, что это неправда!

— Нет, мамочка, зачем же я так скажу? Мы как с тобой условились? Говорить только правду.

Оглоблина привстала, но, почувствовав, что силы ей изменяют, откинулась к стене и застыла в позе княжны Таракановой.

Гости поднялись со стульев. Свинцовский, с которого хмель слетел мгновенно, стал снова монументален.

— Что я слышу? — зарокотал он. — Покушение на руководство?

— … Под руководством которого, — добавила Гречишникова.

— Нам пора! — объявила Милица Георгиевна.

— Нам тоже! — присоединился Ферзухин и резво вышел из комнаты. Через секунду с крыльца послышался кошачий визг. Должно быть, в темноте Ферзухин наступил сапогом на хвост одного из «львов», охранявших благополучие оглоблинского дома.

VII. Новый сон Чарушина Вздыхать или радоваться Оглоблиной! День неожиданностей Ромашкина женят

— Товарищи, нашему учреждению двадцать пять лет и сегодня с этой высокой трибуны…

Нет, Груздев стоил не на трибуне, а перед собственным столом, репетируя юбилейную речь.

— Гм, гм… Ох, Чарушин, сегодня у меня голос не тот. Не пойдёт. Отложу. Ты бы рассказал мне что-нибудь Чарушин. Опять, наверно, сон видел?

Видел, вздохнул Чарушин. — Замучили меня эти сны. И надо же, чтобы такое в голову пришло! Будто стоит Свинцовский на пьедестале в парке. Полый китель, белые брюки… Руку вперёд протянул. Стоит и не шевелится, как статуя. Ему кричат: «Свинцовский, сойдите!» Он — неподвижен, как парализованный. Но тут подъезжает трактор, статую обвязывают тросом, тракторист включает мотор, дёргает, и она падает…

— Да, — неопределённо произносит Груздев. — Что бы всё это могло означать?

Разговор о необыкновенных сновидениях Чарушина был прерван появлением Ферзухина. Но взволнованному лицу заведующего снабжением можно было догадаться, что в УКСУСе что-то произошло.

— Докладывай! — сказал Груздев.

Ферзухин как-то сразу обмяк и начал лепетать:

— Так я не пойму… Мне что — дела сдавать? Посылают меня куда-то…

— Посылают? — удивлённо переспросил Груздев. — Куда же, интересно?

— В колхоз вроде бы как, — смущённо пояснил Ферзухин. — Или в совхоз. И не только меня — Оглоблину например. Слухи такие. Вот я и пришёл…

Гладкие щёки Груздева задрожали, потом заколебалось всё его тело. Груздев смеялся так, что если бы он сидел не в кресле с подлокотниками, а на обычном стуле, то определённо скатился бы на пол.

Наконец сквозь затихающие стоны Пётр Филиппович произнёс:

— Ох и ущекотал ты меня! Ох и анекдот!

Потом вытер платком глаза, подтянул галстук, положил руки на стол и продолжил уже серьёзно, без улыбки.

— А ты не слушай всякие глупости! Смею тебя заверить, никого мы никуда не посылаем и не собираемся. Наоборот: мы будем расширяться.

— Я тоже так думал, — подобострастно сказал завснаб.

— Вот-вот. А что касается тебя, Ферзухин, то позволь заметить, ты — растущий товарищ, и в этом сам скоро убедишься… Правильно я говорю, Чарушин?

Чарушин, в течение всей беседы безучастно глядевший в окно, повернул своё пасмурное лицо и кивнул.

Ферзухин улыбнулся такой широкой улыбкой, какая только могла уместиться на его узком лице.

— Ну, за дело! — призвал Груздев. Он любил прерывать беседы на неожиданных местах, чуть-чуть недоговорив. Это всегда производило нужный эффект. Начальство должно недоговаривать, оно всегда знает «что-то такое ещё».

Чарушин с Ферзухиным вышли, но в тот же момент на пороге груздевского кабинета возник Свинцовский. Он плотно прикрыл дверь, оглядел кабинет (нет ли посторонних?) и только тогда спросил:

— Можно?

— Пожалуйста, заходи.

— Я к вам, Пётр Филиппович, э-э-э… с одной неприятной, так сказать, информацией. Я бы не стал беспокоить… Я бы не стал нарушать… Но мой долг…