Сюрприз в бантиках - [10]

Деликатно выбравшись из объятий супруга, Юля прошла к бельевому шкафу, порылась там. Вытащила маленький сверток: через целлофан проглядывала пестрая до невозможности ткань.

Виновато улыбнувшись, протянула Вадиму:

— Я тебе верю. Но чтобы мне было совсем-совсем спокойно, надень это, и иди.

Тот вытряхнул из кулька жуткие в своей нелепости трусы с кружевным бантом, как у какой-нибудь дореволюционной институтки…

Бахарев с недоумением разглядывал уродливые малиновые трусы. Надо же, а он и забыл про них. За свадебным столом тещина шутка действительно выглядела забавно, но это же была всего лишь шутка! Не может же Юлька воспринимать ее всерьез?!

— Юль, — с мягким укором произнес он, стараясь не обидеть жену. — Мне не до шуток. Я действительно не хочу туда идти, но выбора мне никто не оставил. Хоть ты не издевайся.

Но та даже не улыбнулась. Смотрела на Вадима серьезно, даже требовательно.

— Вадюша, я не шучу. Я хочу, чтобы ты надел эти трусы.

— Но это же уродство! Ты что, издеваешься?!

— Вадь, ты ведь не собираешься ни перед кем раздеваться, правда? Тогда в чем проблема? Кроме меня, тебя никто в этом уродстве не увидит. А мне наплевать — я тебя любого люблю, хоть в трусах, хоть без трусов. Хоть в таких дурацких — я-то знаю, что это просто противоугонное устройство, а на самом деле ты такие не носишь. Какая тебе разница?

Покрутив в руках проклятые трусы, Бахарев посмотрел на Юльку, вложив во взгляд немую мольбу. Она прекрасно поняла его, но красноречиво покачала головой:

— Нет, Вадюша, не выйдет. Хочешь идти — иди. Но только в этих трусах.

— Да не хочу я идти, не хочу!

— Вот и отлично, сиди дома.

— Не могу! Мне надо. Это как работа, понимаешь? Никого не интересуют мои желания. Рабочий день специально сократили — но не просто так, нам не подарили эти полдня. А теперь вроде как отработать надо — их просто перенесли на вечер, вот и вся разница. Это просто работа…

— А что тебе мешает работать в дурацких трусах?

Юлька подбоченилась, и стала похожа на пузатую сахарницу: в огромном цветасто-розовом халате, до предела натянувшемся в районе живота, с руками-ручками, упертыми в бока. На лице ее не было и тени улыбки.

— Если у тебя в мыслях нет ничего дурного, ты их оденешь. И ничего с тобой не произойдет. Трусы как трусы, чуть ярче, чем обычные.

Бахарев с отвращением посмотрел на трусы, приставил их к себе, примеряя:

— Ну да. Смотри, какие длиннющие.

— Ничего, теплее будет — мороз вон на улице. Все, разговор окончен — одевай и шуруй на свою вечеринку.

Тяжело вздохнув, он подергал неуместное для мужских трусов кружевное украшение:

— Давай хоть бант отрежем — ну позорище ведь!

— Никто тебя с этим позорищем не увидит. Одевай и иди, ты уже опаздываешь.

— Да не буду я это надевать! — психанул Бахарев и отшвырнул трусы куда-то в угол. — Я тебе даю честное пионерское слово. И все, я пошел.

Не оглядываясь, чтобы в очередной раз не напороться на Юлькины слезы, резво прошагал в прихожую. Зашнуровал высокие ботинки, застегнул дубленку. Казалось бы, можно идти. Но как-то не по-человечески получилось. Обычно Юлька выходила его проводить, если не спала. Чмокала на дорожку, и даже крестила украдкой, словно бы передавая под опеку Всевышнему. А тут уже замок щелкнул, и никто не выходил помахать ему ручкой.

Вадим не выдержал, заглянул в комнату. Юлька сидела на краешке кресла, скукожившись, и тихонько плакала, зарывшись лицом в раскрытые ладони.

Ее слезливость переходила разумные границы. Хотелось прикрикнуть на нее, заставить бросить дурную привычку. Бахарев нахмурился, приготовившись провести воспитательную беседу с разбаловавшейся сверх меры супругой. Только было открыл рот, как понял: не может он на нее кричать. Даже не слишком громко — все равно не может. А тихонько укорять — бесполезно, пробовал.

В бешенстве сорвал с себя дубленку, едва не вырвав пуговицы "с мясом". Путаясь пальцами в длинных шнурках, снял ботинки. Вихрем ворвался в комнату. Не присаживаясь на диван, стащил брюки вместе с плавками. Вместо них, скривившись от отвращения, натянул "противоугонное устройство". Потом снова брюки. Пару минут потерял на пристраивании идиотского банта — то он вылезал поверх ремня, то грыжей оттопыривался под ним. Молча выскочил в прихожую, оделся-обулся и, даже не обратив внимания на стоящую в коридоре Юльку, ушел в ночь.

Зима, как всегда, нагрянула неожиданно для городских служб. В самом деле — откуда снег в декабре, с какой радости? В России ж живем, не на северном полюсе. Ан нет, каждый год выпадает и выпадает, проклятый! И всегда без официального предупреждения.

Изношенным до предела автобусам невмоготу было бороться со снежными заносами на нечищеных дорогах. Маршруточники тоже устроили забастовку, что ли, или цену себе набивали — на промозглом ветру, беспомощно уворачиваясь от колкого снега, пришлось проторчать на остановке двадцать пять минут, пока появилась первая. Одна радость — почти пустая. Не слишком-то народ рвался из дому накануне праздника, да еще в такую погоду.

Пока ждал маршрутку, Бахарев продрог до костей — под брюками-то ровным счетом ничего, если не считать "противоугонного устройства". Даже похихикал про себя, вспомнив Юлькины слова. Точно, хоть чуть-чуть, а все же теплее — вон, ноги почти до колена защищены от ветра. Оставалось пожалеть, что объемный бант был только один, и тот на поясе: если б портниха не сэкономила на гипюре, он бы сейчас так не замерз.