Сыскные подвиги Тома Сойера. Том Сойер за границей - [39]

Мы провели два часа в этом пекле внизу, и нас томила страшная жажда, когда мы взобрались в лодку. Мы бросились прямо к воде, но она оказалась испорченной и горькой и, кроме того, так нагрелась, что почти обжигала рот. Мы не могли пить ее. Это была вода Миссисипи, лучшая в мире. Мы взболтали осевший ил, думая, не поможет ли это; но нет, ил оказался нисколько не лучше воды.

Ну, нас не так чтобы уж очень томила жажда, пока мы возились с теми погибшими людьми, но затем мы ее почувствовали, а когда увидели, что нам нечего пить, то это уж стала не просто жажда – она обуяла нас впятеро сильнее, чем четверть минуты тому назад. Скоро нам пришлось разинуть рты и дышать, как собаки.

Том сказал, что нам следует внимательно осматривать окрестности, потому что если мы не найдем оазиса, то страшно сказать, что с нами будет. Так мы и сделали. Мы все время смотрели в зрительные трубки, пока руки у нас не затекли до того, что не могли больше держать их. Два часа, три часа, – все глаза проглядели, и ничего, кроме песка, песка, песка, и дрожащая мгла над ним. Ужас, ужас! Только тот испытал настоящую муку, кто долго томился жаждой и был уверен при этом, что так и не найдет воды напиться. Я, наконец, не мог уже больше смотреть на эту раскаленную степь; я лег на ларь и махнул рукой на все.

Но вдруг Том закричал, и я увидел воду. Большое светлое озеро, а вокруг него дремали пальмы и отражались в воде так нежно и деликатно, как только можно себе представить. Ничего красивее я никогда не видывал. Оно было далеко, но это ничего не значило для нас; мы пустили шар со скоростью ста миль и рассчитали, что через семь минут будем у озера; но оно оставалось все на одном и том же расстоянии от нас – мы как будто не могли к нему приблизиться; да, сэр, все так же далеко и такое же светлое, точно мечта, но мы не могли приблизиться к нему; а потом оно вдруг пропало.

Том вытаращил глаза и говорит:

– Ребята, это был мираж!

Сказал он это словно бы с радостью. Я не видел, чему тут радоваться.

– Может быть, – говорю. – Мне дела нет до его названия: я желал бы знать, куда оно девалось?

Джим трясся всем телом и так перепугался, что не мог говорить, а то бы и он спросил о том же.

Том сказал:

– Ты видишь?

– Да, вижу; но куда же оно пропало?

Он посмотрел на меня и говорит:

– Как это куда пропало, Гек Финн? Разве ты не знаешь, что такое мираж?

– Нет, не знаю. Что это такое?

– Это только воображение. На деле ничего нет.

Я даже рассердился, услышав такую болтовню, и говорю:

– Зачем ты болтаешь такую чепуху, Том Сойер? Ведь я видел озеро.

– Да, тебе казалось.

– Ничего мне не казалось, я видел.

– А я тебе говорю, что ты не видал, потому что озера там не было.

Джим испугался, слушая такие речи, и тоже впутался и взмолился так жалобно:

– Господин Том, пожалуйста, не говорите такие слова в такое ужасное время. Вы рисковаете и себя погубить, и нас погубить. Там было ожеро – я его видал так хорошо, как видаю вас и Гека сейчас.

Я подхватил:

– Ну да, он сам его видел! Он же первый и заметил. Что ты на это скажешь?

– Да, господин Том, так и есть – вы не могите спорить. Мы все видели – жначит, докажывает, что оно было.

– Доказывает! Как оно может доказывать?

– Так, как на суде и везде, господин Том. Один человек бывает пьяный, или спросонок, или плут и могит делать ошибку; и два человека, бывает, могут; но я говорю, видите, когда три человека видели, пьяные или трежвые, то это так и есть. Тогда и спорить нечего и вы сами жнаете, господин Том.

– Ничего подобного я не знаю. Сорок миллионов людей видели, что солнце переходит с одного края неба на другой каждый день. Так, по-твоему, это доказывает, что оно в самом деле переходит?

– Ражумеется, переходит. И кроме того, это не нужно бывает докажывать. Никто в ждравом уме не сумневается в этом. Вон оно – идет по небу, как всегда ходило.

Том повернулся ко мне и говорит:

– А ты как думаешь – солнце неподвижно?

– Том Сойер, зачем ты задаешь такие дурацкие вопросы? Всякий, кто не слеп, видит, что оно движется.

– Ну, – говорит он, – нечего сказать, весело блуждать по поднебесью в компании двух тупоголовых скотов, которые знают не больше, чем университетский профессор триста или четыреста лет тому назад. Впрочем, Гек Финн, в те времена были папы, знавшие не больше, чем ты.

Выверт был неблагородный, и я дал ему понять это.

– Швырять грязью, – говорю, – не значит доказывать, Том Сойер.

– Кто швыряет грязью?

– Ты.

– И не думал. Разве сравнение с папой, хотя бы самым ординарным из всех, что занимали римский престол, может быть обидно для какого-нибудь парня из миссурийских трущоб? Это честь для тебя, головастик; не ты, а папа мог бы обидеться на это, и тебе нельзя было бы возмущаться на него, если бы он проклял тебя; только они не проклинают. Я хочу сказать, теперь не проклинают.

– А прежде проклинали, Том?

– В Средние века? Как же, это было их обычное занятие.

– Ну? Взаправду проклинали?

Тут он завел свою мельницу и сказал нам целую речь, как всегда бывало, когда он попадет на своего конька; и я попросил его записать для меня вторую половину, потому что она была такая ученая, что я не мог ничего запомнить, и слова такие, что мне и не выговорить.