— Том Соуэр, — сказал я, — я повторю то, что говорил уже много раз: я тебе и в подметки не гожусь. Но этому всему так и быть надо; все на своем месте. Господь Всемогущий сотворил нас всех, но одному дал глаза слепые, а другому зрячие, и не нам разбирать, для чего оно так. Должно быть, так следует; иначе было бы и устроено по другому. А ты продолжай. Я понял теперь хорошо, что те подлецы бриллиантов не унесли; но почему же?
— Потому что бросились бежать от тех двух людей и не успели стащить сапог с убитого.
— Действительно! Мне ясно теперь. Но растолкуй же мне, Том, почему нам не пойти и не объявить всего этого?
— О, какой ты, Гекк Финн, неужели не можешь догадаться? Ведь завтра же примутся за следствие. Те двое людей заявят, что они услышали крик, но прибежали на место уже слишком поздно для того, чтобы спасти человека. Суд начнет, бобы разводить и порешит на том, что человек был застрелен, зарезан или хвачен чем по голове, и посему, волею Божиею, помре. А затем назначат в аукционную продажу его тряпье, ради покрытия судебных издержек; а тут мы и заполучим все!
— Как это, Том?
— Мы купим сапоги за два доллара!
Ну, у меня в зобу так и сперло.
— Господь мой! Бриллианты-то значит достанутся нам?..
— Сообразил? Рано ли, поздно ли, а будет объявлена большая награда тому, кто их найдет… Целая тысяча долларов, может быть. Это уже нам!.. Однако, пойдем же и домой, повидаем наших. Помни только, что мы ничего не знаем ни об убийстве, ни о бриллиантах, ни о каких-нибудь ворах… Смотри, не забудь.
Мне немножко не понравилось его решение. По моему, я продал бы бриллианты… да, сэр, продал бы их за двенадцать тысяч долларов. Но я не сказал ничего; оно ни к чему бы и не послужило. Я только спросил Тома:
— Но что же скажем мы тете Салли, если она станет удивляться тому, что мы шли так долго от деревушки, Том?
— Это уже твое дело, — ответил он. — Полагаю, что придумаешь что-нибудь.
Он всегда поступал так: сам был очень прям и совестлив и ни за что не захотел бы сказать неправду.
Мы пошли через большой двор, замечая и то, и другое, и третье, словом, все знакомое нам и что было так приятно снова увидеть; а когда мы вошли в длинный крытый проход между бревенчатой стеной дома и кухнею, то заметили и тут, что все висит на стенах по-прежнему; между прочим, как всегда, висел и старый рабочий фризовый сюртук дяди Силаса с капюшоном и с беловатым от носка пятном между плеч, походившим на след от комка снега, пущенного в спину старику. Мы подняли щиколду и вошли. Тетя Салли прибирала в комнате, дети скучились в одном уголку, а старик приютился в другом и молился о ниспослании всем им помощи в такие трудные времена. Тетя Салли бросилась к нам; с радости даже слезы потекли у нее по щекам; она дернула каждого из нас за ухо, затем стала нас душить поцелуями, потом потрясла опять за уши и не могла уняться, — до того была в восхищении.
— Где вы пропадали, негодные? — говорила она. — Я до того беспокоилась, не знала, что и подумать! Вещи ваши прибыли уже давно и я варила вам заново ужин четыре раза, желая, чтобы все было повкуснее и горячо к вашему приходу; наконец, вышла я из терпенья и… и… готова была шкуру с вас спустить! Но вы, должно быть, проголодались, бедняжки! Садитесь же, садитесь скорее, времени не теряйте!
Хорошо было сидеть тут, забыв всякую нужду и угощаясь, сколько душа пожелает! Старый дед Силас стал повторять над нами одно из своих самых нескладных благословений, в котором было не меньше наслоек, чем их в луковице бывает, а пока он тянул что то об ангелах, я придумывал, что бы мне сказать в объяснение того, что мы запоздали. Лишь только нам наложили тарелки и мы принялись за еду, тетя Салли стала расспрашивать:
— Видите ли… мистрисс…
— Гекк Финн, с которых пор я мистрисс для тебя? Что я мало тебя целовала или шлепала с того дня, как ты стоял в этой комнате и я приняла тебя за Тома Соуэра и благодарила Бога, пославшего тебя ко мне, хотя ты наврал мне с три короба и я верила всему этому, как дурочка? Зови меня «тетя Салли», как и звал всегда!
Я послушался и начал:
— Видите ли, мы с Томом решили пройтись пешком… в лесу такой аромат… и повстречали мы Лэма Биб и Джима Дэн… и они пригласили нас пойти за ежевикой… и говорили, что могут взять собаку у Юпитера Денлапа, потому что он только-что им сказал…
— Где они его видели? — спросил старик, и когда я взглянул на него, дивясь тому, что ему любопытна такая ничтожная подробность, я увидал, что глаза у него горят и он так и впился ими в меня. Это меня поразило до того, что я совсем растерялся; однако, собравшись с духом, я ответил:
— Видели они в то время, когда он копал землю с вами вместе… солнце уже заходило или было около того.
Он проговорил только: «а», как будто ожидал не того, и потом не принимал уже более участия в разговоре, а я продолжал:
— Так вот, как я говорю…
— Довольно, не надо больше! — перебила меня тетя Салли, пронизывая взглядом: она была взбешена. — Гекк Финн, каким образом те двое ходили за ежевикой в сентябре… и в этих местах?
Я увидал, что вляпался, и не знал, что сказать. Она обождала, все не сводя с меня глаз, а потом проговорила:
