Сыщик Путилин - [3]

— Э, Иван Дмитриевич, ты всегда начинаешь с «заупокоя», а кончаешь «заздравием»! — улыбнулся я.

— Так ты веришь, что мне удастся раскрыть это темное дело? — немного воодушевившись, поинтересовался он.

— Безусловно!

— Спасибо тебе. Это придает мне энергии.

Мой друг опять погрузился в раздумья.

— Темно… темно… — тихо бормотал он про себя.

Он что-то начал чертить указательным пальцем на столе, а затем вдруг его лицо — на еле уловимый миг — осветилось довольной улыбкой.

— Кто знает, может быть… да-да-да…

Я знал привычку моего талантливого друга обмениваться мыслями с самим собой и поэтому нарочно не обращал на него ни малейшего внимания.

— Да, может быть… Попытаемся! — громко произнес Путилин.

Он поднялся и, приблизившись ко мне, спросил:

— Ты хочешь наблюдать за всеми перипетиями моего расследования?

— Что за вопрос?! — воскликнул я.

— Так вот, сегодня ночью тебе придется довольно рано встать. Ты не посетуешь на меня за это? И потом ничему не удивляйся… Я, кажется, привезу тебе маленький узелок…

Я заснул как убитый, без всяких сновидений, тем сном, которым спят люди измученные, утомленные. Сколько времени я проспал — не знаю. Разбудили меня громкие голоса лакея и Путилина.

— Вставай, вот и я!

Я протер глаза и быстро вскочил с постели. Передо мной стоял оборванный бродяга. Худые продранные штаны, какая-то бабья кацавейка…[1] Вокруг шеи обмотан грязный гарусный[2] шарф. Дико всклокоченные волосы космами спускались на сине-багровое лицо, все в синяках. Я догадался, что передо мной — мой гениальный друг.

— Ступай! — отдал я приказ лакею, на лице которого застыло выражение сильнейшего недоумения.

— Постой, постой, — улыбаясь, начал Путилин, — не одевайся в свое платье… Не угодно ли тебе надеть то, что я привез в этом узле?

И передо мной появилось какое-то грязное отрепье вроде того, в которое был облачен и сам Путилин.

— Что это?..

— А теперь садись! — кратко изрек мой друг. — Позволь мне заняться твоей физиономией. Она слишком прилична для тех мест, куда мы отправляемся…

Среди нищей братии

— Бум! Бум! Бу-у-ум! — глухо раздавался в раннем утреннем воздухе звон большого колокола Спаса на Сенной.

Это звонили к ранней обедне. В то время ранняя обедня начиналась чуть ли не тогда, когда еще кричали вторые петухи. Сквозь неясный, еле колеблющийся просвет раннего утра с трудом можно было разобрать очертания черных фигур, направлявшихся к паперти церкви. То были нищие и богомольцы. Ворча, ругаясь, толкая друг друга, изрыгая отвратительную брань, нищие и нищенки спешили поскорее занять свои места, боясь, как бы кто другой, более нахальный и сильный, не перехватил «теплого» уголка.

— О господи! — тихо неслись шамкающие звуки беззубых ртов старцев-богомольцев, размашисто осенявших себя широким крестом.

Когда Путилин и я приблизились к паперти и, миновав ее, вошли в церковь, нас обступила озлобленная рать нищих.

— Это что еще за молодчики объявились? — раздались негодующие голоса.

— Ты, рвань полосатая, как смеешь сюда лезть? — наступала на Путилина отвратительная старая мегера.

— А ты что же, откупила тут все места, ведьма? — сиплым голосом дал отпор Путилин.

Теперь взбеленились уже все:

— А ты думаешь, мы тут просто так стоим?! А? Да мы все себе местечко покупаем, ирод окоянный!..

— Что с ними долго разговаривать! Взашей их, братцы!

— Выталкивай их!

Особенно неистовствовал страшный горбун. Все его безобразное тело, точно туловище чудовища-спрута, колыхалось от совершаемых им порывистых движений. Его длинные цепкие руки-щупальца готовы были, казалось, схватить нас и задавить в своих отвратительных объятиях. Единственный его глаз, налившись кровью, полыхал бешеным огнем. Я не мог удержать дрожи отвращения.

— Вон! Вон отсюда! — злобно рычал он, наступая на нас.

— Что вы, безобразники, в храме Божьем шум да свару поднимаете? — говорили с укоризной некоторые богомольцы, проходя притвором церкви.

— Эх, вижу, братцы, народ вы больно уж алчный!.. — начал Путилин, вынимая горсть медяков и несколько серебряных монет. — Без откупа, видно, к вам не влезешь. Что с вами делать? Нате, держите!

Картина вмиг изменилась.

— Давно бы так… — проворчала старая мегера.

— А кому деньги-то отдать? — спросил Путилин.

— Горбуну Евсеичу! Он у нас старшой. Он — староста.

Безобразная лапа чудовища-горбуна уже протянулась к сыщику. Ужасающая, бесконечно алчная улыбка зазмеилась на его страшном лице.

— За себя и за товарища? Только помните: две недели третью часть выручки — нам на дележ. А то все равно сживем!..

Ранняя обедня подходила к концу. Путилин с неподражаемой ловкостью завязывал разговор с нищими и нищенками о вчерашнем трагическом случае у паперти Спаса.

— Что вы, почтенный, насчет этого думаете? — с глупым лицом обращался он несколько раз к горбуну.

— Отстань, обормот!.. Надоел! — злобно сверкал тот глазом-щелкой.

— У-у, богатый черт, надо полагать! — тихо шептал новоявленный побирушка соседу-нищему.

— Да он нас с тобой, брат, тысячу раз может купить и перекупить! — ухмылялся тот. — А только бабник, да и заливает здорово!..

По окончании обедни оделенная копейками, грошиками и пятаками нищая братия стала расходиться.