Сыщик Путилин - [16]

— Стой, негодяй, я покажу тебе, как убелять людей! Что, узнал меня, Прокл Онуфриевич, гнусный скопец?

— Узнал, проклятый дьявол! — хрипел тот в бессильной ярости, стараясь всадить нож в Путилина.

Но под дулом револьвера, который мой друг успел выхватить, изувер затрясся, побелел и выронил из рук нож. Быстрым движением Путилин надел на негодяя железные наручники и, выйдя из бани, дал громкий сигнальный свисток.

В саду бродили какие-то тени людей. Это «чистые, белые голуби» ожидали с каким-то мучительным наслаждением крика оскопляемого. Для них не было, как оказалось, более светлого, радостного праздника, как страшная ночь, в которую неслись мучительные вопли жертв проклятых изуверов.

Крики ужаса старшего приказчика и несчастного Вахрушинского были поняты «белыми голубями» именно как крики «убеления». И вот они, дожидавшиеся этого сладостного мгновения, выскочили из горенок своего флигеля и приблизились к зловещей бане. Не прошло нескольких секунд, как в сад нагрянула полиция, руководимая агентом Х. Начался повальный осмотр-облава этого страшного изуверского гнезда, оказавшегося знаменитым скопческим кораблем.

— Оцепляйте все выходы и входы! — гремел Путилин. — Никого не выпускайте!

К нему, пошатываясь от волнения, подошел старик миллионер.

— Господин Путилин… Ради бога, жив сын? Нашли его?

— Нашел, нашел, голубчик! Жив он, идемте к нему! — радостно ответил гениальный сыщик.

С большим трудом мне удалось привести в чувство несчастного молодого Вахрушинского, едва не ставшего жертвой подлых изуверов. В ту секунду, когда он открыл глаза, в страшную баню входили Путилин и потрясенный отец-миллионер.

— Митенька! Сынок мой! Желанный! — увидев сына, закричал, бросаясь к нему, Вахрушинский.

Молодой человек, не ожидавший, конечно, в этом месте мрачного «обеления» увидеть отца, вскочил, точно под действием электрического тока.

— Батюшка, дорогой батюшка! — вырвался из его измученной груди крик безумной радости.

И он бессильно опустился на грудь старика. Слезы, благодатные слезы, хлынули у него из глаз. Они спасли его от нервной горячки или, быть может, даже от помешательства.

— Господи… — сквозь рыдания вырывалось у старика Вахрушинского. — Да где мы? Куда ты попал? Что это, почему ты в этой длинной рубахе?.. Митенька мой, сынок мой любимый…

Путилин стоял в сторонке. Я увидел, что в глазах его, этого дивного человека, сверкали слезы.

— Вы спрашиваете, господин Вахрушинский, где вы находитесь? — начал я, выступая вперед. — Знайте, что вы и ваш сын находитесь в мрачном гнезде отвратительного скопческого корабля. На вашем сыне белая рубаха потому, что вот сейчас, вернее, с полчаса тому назад, ваш сын должен был быть оскопленным, если бы… если бы не гений моего дорогого друга, который явился в последнюю минуту и вырвал вашего сына из рук палача.

— Боже Всемогущий! — хрипло вырвалось у миллионера.

Он пошатнулся.

— Как?! Его, моего сына, единственного, моего наследника, опору моих старых лет, хотели оскопить? Сынок мой, Митенька, неужели правда?

— Правда, батюшка… — еле слышно слетело с побелевших губ несчастного молодого человека.

Старик-миллионер осенил себя широким крестом, сделал шаг вперед и вдруг грузно опустился на колени перед великим сыщиком и поклонился ему в ноги, до земли.

— Спасибо тебе, Иван Дмитриевич, огромное спасибо! Буду признателен тебе по гроб жизни моей! За то, что ты сделал — сына мне спас, — никакими деньгами не отблагодаришь… В ноги тебе поклониться надо, и это я делаю!

Растроганный Путилин поднял старика миллионера. Через несколько минут мы выходили вчетвером из бани, в которой «ангелы» и «пророки тайного белого царя» изуродовали не одну молодую жизнь. Во флигеле мелькали огни, слышались испуганные крики, возня…

К великому сыщику подскочил видный полицейский.

— Идите, ваше превосходительство, повальный обыск… Мы ожидаем вас.

— Меня? — иронически произнес Путилин. — С какой стати меня? Я, любезный полковник, свое дело сделал. Я ведь гастролер у вас и, кажется, роль свою выполнил успешно. Теперь дело за вами. Я предоставляю вам, как местным властям, знакомиться с тем гнусным притоном изуверов, который столь пышно расцветал… у вас под носом, под вашим бдительным надзором. Имею честь кланяться! Моим московским коллегам передайте, что я не особенно высокого мнения об их способностях.

Остаток ночи мы провели впятером в грязной гостинице, где остановились. Мы были все настолько взволнованы, что о сне, об отдыхе никто и не помышлял, за исключением молодого Вахрушинского, которого я чуть ли не насильно уложил в кровать.

— Дорогой Иван Дмитриевич, как вы дошли до всего этого? — приставал старик миллионер к моему гениальному другу.

— С первого взгляда на комнату-келью вашего сына, господин Вахрушинский, я сразу понял, что сын ваш страдает известной долей того религиозного фанатизма, которым так выгодно и плодотворно умеют пользоваться представители всевозможных изуверских сект, орденов, братств. В проклятом старике, вашем старшем приказчике, которого мы застали в комнатке вашего сына, я распознал не особенно старого скопца. По-видимому, он перешел в скопчество года три-четыре назад, потому что еще не вполне преобразился в «белого голубя». Но уже голос его стал бабьим, щеки его стали похожи на пузыри, словно налитые растопленным салом. Когда же я увидел на одной из тетрадей вашего сына свежее жирное пятно, для меня стало ясно, что по каким-то тайным причинам почтенный изувер залезал в тетрадь молодого человека. У Обольяниновых бывшая невеста вашего сына допустила непростительный промах, сразу раскрыв, что она хлыстовка