Он несколько раз сжал и разжал кулак.
— Помоги мне сесть, — попросил он.
Она протянула руки, обняла его и потянула.
— Ого, ну ты и тяжелый, — сказала она, с усилием прислоняя его к стене.
— Кажется, все будет хорошо, — ответил он. — Сердце вроде бы стучит нормально.
— Но ты же вервольф! — сказала она.
— Атропином это не лечится.
— Но ты же вервольф! — повторила она снова.
— Да.
— Так какого черта тут случилось? Зачем был нужен атропин?
— Антидот для аконита, — ответил он. — Всегда держу его под рукой вот на такой пожарный случай.
— А что такое аконит?
— Яд такой, — объяснил он. — Ходили слухи, что за нами кто-то охотится…
— За вами? Есть еще такие?
— Ты не поверишь.
— Пожалуй, ты прав.
— В общем, я достал немножко атропина на случай, если какой-нибудь псих начнет швыряться в меня волкогубом. Собственно, это и случилось.
— Волкогубом? — спросила она, недоумевая. — Погоди. А где этот псих? Там какой-то фургон…
Она вскочила, подхватила пистолет и бросилась наружу.
— Мона, не ходи туда! — крикнул он ей вслед.
Через минуту она снова появилась в дверях, бледная как смерть, бессильно опустив оружие.
— Я пойду на улицу, меня тошнит, — сказала она заплетающимся языком. — Подожди здесь.
Когда она вернулась, он дышал без затруднений и сгибал и разгибал колени.
— Я эггнога привезла, — сообщила Мона. — И маршмеллоу. Вервольфы его едят?
— Не вижу, почему нет.
Он поднялся на ноги, зашатался, но устоял.
— Как ты узнала, что я в беде?
— Я не узнала. Ники как-то учуяла. Собачий телеграф, я так понимаю.
— Как ты поняла, что надо ее отпустить ко мне?
Она посмотрела ему в глаза. Все те же глаза Сэма.
— Я думаю, среагировала на какие-то звуковые ее сигналы, — ответила Мона. — Такое бывает при тесных отношениях.
Он взял ее руку в лапы и прижал к груди.
— Значит, это и есть твоя большая тайна, — сказала она, выходя вместе с ним из подсобки. — Все те ночи, которые ты проводил без меня, были ночами полнолуния. Ни разу не заметила.
— Не видел, как можно было бы это тебе сказать.
— Учитывая все обстоятельства, это вполне можно понять. Ты меня прости, что я сама столько времени не понимала.
— Сейчас Рождество. Мне кажется, вполне время для прощений. Причем обоюдных.
— О’кей.
— Собачки, игра закончена! — крикнул он.
Они подошли к нему, он присел, наклонился к ним.
— Спасибо, — сказал он. — Всем вам спасибо.
Хвосты застучали по полу.
— По клеткам! — распорядился он, и они разошлись по своим подстилкам. Он нажал кнопку, клетки закрылись.
— Что будешь делать с этими людьми? — спросила она, потрепывая Ники по шее.
— То, что осталось, сложу в их фургон и загоню его в затопленный карьер. Думаю, он там утонет.
— А отпечатки пальцев не останутся?
Он показал ей лапы:
— Нет у меня сейчас отпечатков, — сказал он. — А найдут шерсть — подумают, что это просто волк.
— Мне прибрать тут, пока тебя не будет?
— Нет, завтра сам.
— Ничего себе способ встретить Рождество.
— Могло быть намного хуже, — сказал он. — Ты разведи во дворе огонь.
— Огонь?
— Маршмеллоу жарить.
* * *
— Здрасьте, мистер Лерман! — сказал Берт, когда Сэм вошел в магазин. — Как Рождество встретили? Приехали ваши родные?
— Приехали, Берт. Все прошло самым лучшим образом.
— А вашим собакам понравилась рождественская баранина?
— Понравилась. Они бы сказали тебе спасибо, если бы умели. Я верно сказал, Берт, ничего нет для собаки лучше сырого мяса.
