Сырое мясо - [5]

Перемена всегда рождалась в груди, и грудная клетка начинала расширяться. Окружающие ее мускулы секунду сопротивлялись, потом растягивались, меняли форму, охватывая больший объем.

— Ом, — продолжал он тем же речитативом, — ом.

Перемена расходилась по плечам и шее, вниз, через живот, к ногам, и кости смещались, потрескивая, как сучья на огне. Выступила густая шерсть, грубая, серая.

— Ом.

Он цеплялся за этот звук, сосредоточился на нем всем своим существом.

Перемена пошла по рукам и ногам, когти вылезли из пальцев. Эта боль всегда была самой сильной, речитатив стал хриплым, Лерман задыхался им, но силой заставлял себя произносить звуки. И тогда выдались вперед челюсть, зубы, клыки. Разум.

— Ом, — проскулил он, но ему хотелось выть. Один раз завыть.

Что плохого будет, если завыть? Позволь себе.

— Ом! — выкрикнул он. И сделал глубокий вдох.

— Ом, — продолжал он петь.

Другие собаки — он это чувствовал — смотрят на него внимательно из рядов клеток. Завороженно и завистливо.

Сердцебиение замедлилось до нормального — каким бы это нормальное ни было.

Карсон подошел и сел перед клеткой, глядя на Лермана.

— Все нормально, дружище, — сказал Лерман. — Дашь мне пульт? Посмотрим, что сегодня по телевизору.

Карсон подошел к столу, где лежал рядом с часами пульт от телевизора. Осторожно взяв его зубами, он отнес его в клетку, где вервольф почесывал себе спину. Положив на пол, пес подтолкнул пульт носом между прутьями.

— Спасибо, друг. — Лерман взял пульт и включил висящий на стене монитор. Оторвал кусок бараньей туши и сунул его собаке через прутья. Карсон взял кусок и пошел совершать свой обход.

Обычные рождественские передачи. Повторение специальных выпусков, которые он же сто раз видел. Прощелкал все. Остановился на «Острове некрасивых игрушек», где Лайнус сворачивал одеяло, чтобы доставить на берег это жалкое деревце.

Недовольно зарычав, Лерман выключил телевизор.

— Ой, как я вот это люблю! — воскликнула она. — Лучший рождественский гимн!

Они сидели на диване внизу, обнявшись, и перед ними на кофейном столике стояла тарелка попкорна и эггног с бурбоном. Ники свернулась в углу дивана, заставив их придвинуться друг к другу вплотную. Он подумал, не нарочно ли она.

— Вот этот «Мистер Магу» — самый лучший, — сказал Лерман.

— Никогда его не видели.

— Его показывали, когда я был маленьким. Призрак Будущего Рождества пугал меня до судорог.

— Не удивительно. Будущее тебя всегда пугает.

Он посмотрел на нее:

— С чего ты так решила?

— Да ладно, Сэм, брось. Сегодня сочельник, третий раз с тех пор, как мы вместе. Но ведь не совсем вместе?

— Я здесь почти каждую ночь, разве нет?

— А я жадная стерва, Сэм. Мне надо чтобы без «почти». Во вторник ночью ты где был?

— Дома.

— А вот это просто вранье. Я тебе звонила домой, и ты не ответил. Я приехала, и никого не было.

— Постой, вторник, говоришь? Ты права, не было меня дома. Почти всю ночь провел в складе. Уолдо было нехорошо. Это новый щенок-доберман, если помнишь…

— Я тебе звонила на сотовый, Сэм.

— Аккумулятор сел. Я забыл его зарядить.

— И я приехала к складу, Сэм.

Он на миг замолчал.

— Приехала, значит.

— Именно. Свет был включен, но на стук в дверь никто не отозвался.

— Задремал я, наверное. Странно, что Карсон не залаял. Понял, наверное, что это ты.

— Знаешь, — сказала она задумчиво, — если бы Карсон умел говорить, он бы мог тебя отмазывать куда лучше любого собутыльника.

— У меня нет собутыльников, — сказал он.

— Ты мне не хочешь сказать, что происходит?

— Почему из всех ночей года ты выбрала именно эту ночь? — спросил он устало.

— Потому что мне надоело быть с человеком, который со мной быть не хочет, Сэм Лерман. Я устала от твоих тайн, которые ты от меня хранишь. Не могу я жить с мужчиной, у которого от меня тайны.

— Тайны есть у каждого.

— Есть. Но я хочу, чтобы свои ты доверил мне, Сэм. Чтобы знать, что ты мне доверяешь.

Он положил руки ей на плечи:

— Есть такие вещи, которые про меня никто знать не должен.

— Я понимаю, что такое тайна, — ответила она слегка раздраженно. — Мне плевать, если ты беглый преступник, или подбираешь на дороге попутчиков, чтобы потом расчленить, или амфетаминовый наркоман. Но я хочу знать правду.

— Я не фанат амфетаминов, — ответил он. — Не беглый преступник, а попутчиков если и подбирал, то не расчленял почти никогда.

— Ночь вторника, Сэм. Я хочу знать, где ты был.

— На складе, Мона, и видит бог, это чистая правда.

— Один?

— Только я и собаки. Ни одного человека поблизости.

— И что ты там делал?

— Ничего, что тебя могло бы заинтересовать.

— Меня интересуешь ты.

— Я тебя люблю и тебе доверяю, — сказал он. — И сейчас я тебя прошу поверить мне, когда говорю: есть нечто, со мной связанное, о чем я не могу говорить ни с тобой, ни с кем бы то ни было. Но на моих чувствах к тебе это не сказывается, иначе бы…

— Выметайся, — сказала она устало.

— Что?

— Выметайся, уходи и не возвращайся. Убирайся из моего дома и из моей жизни. Мне не так уж много осталось хороших лет, Сэм, и черт меня побери, если я захочу их тратить на тебя. Убирайся.

— Но ведь канун Рождества, Мона! — возмутился он.

— В этой гостинице нет больше мест, Сэм. И нет яслей, которые ждали бы тебя за домом. А если встретишь трех волхвов, спроси их, с чего они мнят себя такими умными, что не допустили в свою жизнь женщин.