Сыны мести - [36]

— На хрена тебе это сдалось? — прохрипел я.

Броки тихо усмехнулся.

— Ты что, песен не слышал?

— Слышал. Но не слышал такой, где один дурак жертвует собой ради другого дурака.

— После того, как конунг убил твоего отца, многие нейды приняли его как правителя, но нашлись и те, кто ушли в леса. Моя семья была из таких. Мы не всегда только охотились, и мой отец когда–то жил в Маннстунне.

— Так вы мятежники?

— Отец. Мы–то не застали толком всего этого. Но у нас поют много песен о тех временах. И среди них есть одна… — Броки улыбнулся воспоминаниям. — Женщины поют, что однажды Химмелинги снова сядут на резной стул в чертоге родного Ригстеда. Что они будут править долго, и пока Химмелинги будут оберегать свой народ, Нейдланд будет процветать. Что однажды потомок Химмелингов найдёт последнюю, Сокрытую руну, и мы воссоединимся с богами.

Меня сотряс приступ кашля.

— Сказка, — отдышавшись, прохрипел я.

— Не сказка — пророчество. Много ведуний это видели в своих снах. Только все думали, что править будет потомок Сванхильд. Никто же не знал, что она не последняя из вашего рода.

— И ты готов пойти на смерть из–за песни? — удивился я.

— Ещё я обязан тебе жизнью, забыл?

Тут возразить было нечего. Броки поклялся мне жизнью, и я принял клятву. Но принял, даже не догадываясь, что придётся взимать долг так скоро.

— Я благодарен тебе… друг. Не уверен, что смог бы сделать для тебя то же самое.

Броки лишь пожал плечами.

— Таково моё полотно судьбы. Главное — Коли не пропадёт. Ладно, Хинрик, я пойду. Мне нужно всё объяснить брату и попрощаться.

Я молча кивнул — говорить не осталось сил. Едва Броки вышел из дома, я провалился в забытье.

* * *

Очнулся я от шума голосов и не сразу осознал, что лежал не на досках, а на земле. Над головой вместо потолка было темнеющее небо — день угасал. Судя по всему, мы были в лесу. Надо мной нависали ветви кустарников, по лицу и рукам ползали муравьи. Я хотел было смахнуть одного с щеки, но понял, что даже не мог пошевелить пальцами. Боль, как ни странно, была не такой мучительной, но во рту оставался горький привкус. Возможно, меня опоили дурманным напитком, пока я был в беспамятстве.

Надо мной склонился Конгерм.

— Пей. Сколько сможешь.

Он приподнял мою голову и влил мне в рот горькую и противную жидкость. Я с трудом её проглотил, но боль немного отступила.

— Совсем слаб, — вздохнул Птицеглаз. — Держись, осталось недолго.

Я не мог даже открыть рта, чтобы заговорить. Конгерм понял это и принялся описывать.

— Начнём на закате. Сейчас копают ямы для вас с Броки. Так нужно для ритуала. Боишься?

Я моргнул. Конечно, боялся. Умереть от ран не страшно, страшно — принимать участие в колдовстве, исход которого не ясен. Но пусть бы уже всё скорее закончилось. Там разберёмся.

До нас доносился звук ударов лопат о землю, треск факелов, птичьи трели и голоса. Вскоре копатели закончили работу, и Ормар велел всем лишним убраться с места ритуала подальше и никого сюда не пускать. Ко мне подошёл Халлвард.

— Нужно перенести его, — сказал он Конгерму. Птицеглаз кивнул, они аккуратно подняли мои носилки и пошли к ямам.

Для ритуала выбрали небольшую поляну. По четырём сторонам света разложили костры, а между ним по кругу зажгли факелы. Получился огненный круг. В центре располагались две ямы, какие рыли, чтобы хоронить мертвецов. Между ними на земле сидела целительница и заговаривала землю.

Я увидел Ормара — начертатель надел рваную чёрную ритуальную накидку, обвешался амулетами из костей и деревяшек, нарисовал на лице рунические вязи, усиливавшие колдовство. Был здесь и Броки — в длинной светлой, почти белоснежной рубахе, с распущенными светлыми волосами. Я знал, что так одевали людей, которых собирались принести в год Большой жертвы. Коли не было, и хорошо.

— Кладите Хинрика в яму, — велел Ормар. — Броки ляжет в соседнюю.

Мне снова стало дурно. Может из–за трав, которыми меня опоили. Может из–за того, что смерть была совсем рядом. На несколько мгновений я потерял сознание, но запах сырой земли и дым костров вернули меня в мир.

Халлвард и Птицеглаз вышли за пределы круга. Ормар вознёс хвалебные песни богам, надрезал ладонь и начертил на наших с Броки лбах какие–то знаки. Старуха Гарда затянула печальную и тоскливую песнь — такие пели жрицы, славя смерть. Голоса начертателя и целительницы смешались и гипнотизировали меня. Вскоре я перестал понимать, где находился. Вокруг была лишь земля да мелкий клочок тёмного неба.

Не переставая петь, Ормар снял с пояса длинный нож и направился к яме Броки. Кровь стекала с рук наставника, окропляя землю. Голос Ормара стал низким, хриплым. Он то шептал, то повышал голос. Закаркали вороны, мне показалось, что по небу пронёсся тот самый беркут, которого я видел в Эрхелле. Костры трещали и стреляли искрами, выла Гарда и била палкой по железу. Ей вторили другие голоса. Голова разрывалась, я словно утратил разум и закричал.

Ормар несколько раз обошёл наши ямы и, затянув другую песнь, направился к Броки. Парень поднялся — я видел только его босые ноги, подол рубахи и нож, стиснутый в правой руке. Они подошли к моей яме. Я беспомощно наблюдал, как Броки склонился надо мной, взял клинок обратным хватом и направил в себя.