Сыновья уходят в бой - [112]
– близнецы. Командир наш без Мохаря не может, этим он только и плох». За Сергея боюсь: трудно таким, как он, но сейчас, когда Сырокваш и Бойко командуют, легче и ему.
…Сегодня один старик сказал мне: «Доктор, ноги все равно не живые, дайте мне весь кожух на руки, на глаза».
… Коренного ранило, весь посечен осколками, лицо обожгло. Крови много потерял, нашли только днем, а с ночи обстрела не было, давно, значит, лежит, Заглянул к нам Сырокваш, у него у самого рука подвязана. Все теперь такие худые, черные, глаза воспалены. Показала я осколки, а Сырокваш удивился и насторожился: «Это не снаряд. По-моему, граната». И даже пошел смотреть место, где нашли Коренного. Мохар тоже приходил. «О, санчасть как надо!» А у нас от санчасти только и есть что сладкий запах, даже мороз не съедает его. И удивился: «Кто это? Коренной? Ранен!»
Чем лучше этот человек относится ко мне, тем он неприятнее. Кажется, внушил себе, что после того, как я лечила его оцарапанную ногу, я – человек, достойный доверия. Очень удивляется, когда замечает, что я не ценю этого. Пришел как-то и предложил выделить «первоочередных» раненых – кого спасать, выносить обязательно, если прорвутся немцы. Я сказала, чтобы он ушел. И ничего. Пришел через два дня, как будто этого и не было. Такой же, как сейчас: говорит, улыбается, а сам о чем-то другом думает. Вот все добивается: приходит ли в себя Коренной, разговаривает ли в бреду, будет ли жить? А я знаю, какой Мохар друг Сереже, и не хочется мне отвечать. Ушел Мохар, сутулясь, втягивая голову, заплетаясь короткими ногами. Всех пришибла эта блокада.
Потом и я пошла к штабу просить, требовать для раненых хоть чего-нибудь. Раньше муки было немножко: разогревали руками снег и делали какую-то жижу, кормили раненых. Теперь, кроме снега, – ничего. Штаб – вроде нашей санчасти: две елки и втоптанный снег.
– Ничего нет, Анна Михайловна, – сказал Сырокваш, – вы же знаете. Будем прорываться, готовьте раненых.
Сказал мне это Сырокваш, и тут же Мохарю:
– Так вот, поведем следствие. Коренного хотели убить, это для меня – ясный день. А он теперь не просто Коренной, он связной от армии.
– Немцы хотели убить, если не ошибаюсь, – ухмыляется Мохар, но как-то очень неуверенно.
Смотрят друг на друга, один бледный, но все же ухмыляясь, другой – с бешеными глазами.
– Займется Кучугура, – вмешался Бойко, не поднимаясь с пня, – он, возможно, не ошибется.
– Вы что! – закричал Мохар, перестав притворяться– улыбающимся. – Ага, поня-ятно! Не очень забывайтесь. Я не вам подчинен. А Кучугуру вашего, хоть он контрразведка, самого проверить не мешало бы. Тоже окруженец, если не ошибаюсь. Всех потом на рентген! Партиза-аны!
– Ах, ты меня потом! – Здоровой рукой Сырокваш схватился за автомат. – Ну, так я теперь!..
Я стою, а Мохар за мной.
– Отойдите же! – кричит мне Сырокваш. Но Бойко стал между ним и Мохарем.
– Прекратите сейчас же! Дисциплину совсем развалить хотите? Разберемся потом.
– Разбере-емся, – пообещал Мохар.
… Непонятное что-то произошло. Боимся поверить. Ушли вдруг немцы. Кажется, и радоваться не осталось у людей сил. Костры разожгли, отогреваем раненых, детишек. А хлопцы уже видели наших, кричат, рассказывают. Ушла одна чернота, и на меня снова навалилась дума о моих детях.
Мы уже выбрались на дорогу. Наши, наша армия. Смеются все, плачут. И я. Хлопцы уже лошадей, розвальни добыли – для раненых. Идем вслед за машинами, ищем уцелевшую деревню, где можно было бы разместить больных. Пилатов увидел меня, приподнялся на санях: «Ничего, Анна Михайловна, все будет хорошо». А Сережа Коренной без сознания. Тяжело бредит, горит весь. Он еще там, откуда вышли все. И я с ним. Так больно за него. И за себя. Слышу, как офицер, остановив машину, спрашивает: «Партизаны? А почему женщина плачет? Сын ее?» А Верочка снова прибежала ко мне, глаза счастливые, спрашивает: «Помочь вам?» Девочка, чем ты можешь мне помочь?
Подошел к подводе Мохар. Говорит о каких-то пустяках, а убежала Верочка, он сразу:
– Мне надо знать, как высказывается Коренной в бреду. Это вам, так сказать, задание, Анна Михайловна.
– Да вы что, очумели?
– Должен вас предупредить, товарищ Корзун, что нам все известно. Вот вы скрыли, что отец ваш раскулаченный. Конечно, конечно, вы хорошо повели себя в трудный для Родины час. И сыновья ваши хорошо воевали. Но все-таки факт, а факты, как известно, упрямая…
– Я вам и еще не сказала.
Вот сейчас выскажу – и пусть! И пусть!
– Что?
– Что вы неисправимый и вредный дурак.
– Это мы теперь посмотрим, кто какой.
И пошагал. Как вышли из блокады, он даже распрямился. Весь вид будто и говорит: «Посмотрим теперь!»
…Пятый день мы отдыхаем. Так непривычно это – улица, колодец. Под раненых почти все дома заняли. Варим, жарим для них. К колодцу мне нравится ходить. Но, видно, слабею я от отдыха: вначале полведра воды для меня легче было.
А как смотрели на меня красноармейцы и хозяйка, когда я столовой ложкой соль ела!
Что-то Верочка догоняет меня. Подбежала, чуть ведро не опрокинула. «Смотрите, кто идет, Анна Михайловна! Это не муж ваш?» На кого она показывает? Бойко идет и какой-то высокий солдат в короткой шинели и обмотках. Но сердце так заколотилось от слов Верочки: муж, Ваня! А что я сказала бы ему? Он сразу спросил бы о детях. Почему так улыбается комиссар? И знакомое что-то в солдате. Федор, брат!.. Подошел, стал, ищет что-то в карманах: «Сейчас, Аня, сейчас, письмо от Алеши…»
Из общего количества 9200 белорусских деревень, сожжённых гитлеровцами за годы Великой Отечественной войны, 4885 было уничтожено карателями. Полностью, со всеми жителями, убито 627 деревень, с частью населения — 4258.Осуществлялся расистский замысел истребления славянских народов — «Генеральный план „Ост“». «Если у меня спросят, — вещал фюрер фашистских каннибалов, — что я подразумеваю, говоря об уничтожении населения, я отвечу, что имею в виду уничтожение целых расовых единиц».Более 370 тысяч активных партизан, объединенных в 1255 отрядов, 70 тысяч подпольщиков — таков был ответ белорусского народа на расчеты «теоретиков» и «практиков» фашизма, ответ на то, что белорусы, мол, «наиболее безобидные» из всех славян… Полумиллионную армию фашистских убийц поглотила гневная земля Советской Белоруссии.
Видя развал многонациональной страны, слушая нацистские вопли «своих» подонков и расистов, переживая, сопереживая с другими, Алесь Адамович вспомнил реальную историю белорусской девочки и молодого немецкого солдата — из минувшей большой войны, из времен фашистского озверения целых стран и континентов…
«…А тут германец этот. Старик столько перемен всяких видел, что и новую беду не считал непоправимой. Ну пришел немец, побудет, а потом его выгонят. Так всегда было. На это русская армия есть. Но молодым не терпится. Старик мало видит, но много понимает. Не хотят старику говорить, ну и ладно. Но ему молодых жалко. Ему уж все равно, а молодым бы жить да жить, когда вся эта каша перекипит. А теперь вот им надо в лес бежать, спасаться. А какое там спасение? На муки, на смерть идут.Навстречу идет Владик, фельдшер. Он тоже молодой, ихний.– Куда это вы, дедушка?Полнясь жалостью ко внукам, страхом за них, с тоской думая о неуютном морозном лесе, старик проговорил в отчаянии:– Ды гэта ж мы, Владичек, у партизаны идем…».
В книгу Алеся Адамовича вошли два произведения — «Хатынская повесть» и «Каратели», написанные на документальном материале. «Каратели» — художественно-публицистическое повествование о звериной сущности философии фашизма. В центре событий — кровавые действия батальона гитлеровского карателя Дерливангера на территории временно оккупированной Белоруссии.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Повесть Юрия Германа, написанная им в период службы при Политическом управлении Северного флота и на Беломорской военной флотилии в качестве военкора ТАСС и Совинформбюро.
Повесть «Девочки и дамочки», — это пронзительнейшая вещь, обнаженная правда о войне.Повествование о рытье окопов в 1941 году под Москвой мобилизованными женщинами — второе прозаическое произведение писателя. Повесть была написана в октябре 1968 года, долго кочевала по разным советским журналам, в декабре 1971 года была даже набрана, но — сразу же, по неизвестным причинам, набор рассыпали.«Девочки и дамочки» впервые были напечатаны в журнале «Грани» (№ 94, 1974)
Это повесть о героизме советских врачей в годы Великой Отечественной войны.…1942 год. Война докатилась до Кавказа. Кисловодск оказался в руках гитлеровцев. Эшелоны с нашими ранеными бойцами не успели эвакуироваться. Но врачи не покинули больных. 73 дня шел бой, бой без выстрелов за спасение жизни раненых воинов. Врачам активно помогают местные жители. Эти события и положены в основу повести.
Документальное свидетельство участника ввода войск в Афганистан, воспоминания о жестоких нравах, царивших в солдатской среде воздушно-десантных войск.
Знаменитая повесть писателя, «Сержант на снегу» (Il sergente nella neve), включена в итальянскую школьную программу. Она посвящена судьбе итальянских солдат, потерпевших сокрушительное поражение в боях на территории СССР. Повесть была написана Стерном непосредственно в немецком плену, в который он попал в 1943 году. За «Сержанта на снегу» Стерн получил итальянскую литературную премию «Банкарелла», лауреатами которой в разное время были Эрнест Хемингуэй, Борис Пастернак и Умберто Эко.
В документальной повести рассказывается об изобретателе Борисе Михалине и других создателях малогабаритной радиостанции «Север». В начале войны такая радиостанция существовала только в нашей стране. Она сыграла большую роль в передаче ценнейших разведывательных данных из-за линии фронта, верно служила партизанам для связи с Большой землей.В повести говорится также о подвиге рабочих, инженеров и техников Ленинграда, наладивших массовое производство «Севера» в тяжелейших условиях блокады; о работе советских разведчиков и партизан с этой радиостанцией; о послевоенной судьбе изобретателя и его товарищей.