Сыновья идут дальше - [8]

К этому времени поселок разросся. Завод стоял на каналах. Один, широкий, как озеро, выходил наружу за ажурные решетки и терялся вдали. Мимо завода вели железную дорогу на Москву. Итальянский зодчий построил красивый собор на площади. Возле собора и прогнали сквозь строй две сотни человек — по одному из пяти. Это было наказание за претензию.

Лет через двадцать после первой претензии, поданной начальству от тысячи людей, прочли в поселке первую запрещенную книжку «Хитрая механика. Правдивый рассказ, откуда и куда идут мужицкие денежки». Читали ее, отправлялись тайком в пустоши на другой стороне широкого, как озеро, канала. И как читали! Бывало, вскочит кто-нибудь, да и поднимает руки к небу: «Ребята, да это ж, да это ж…» И слов не хватает у него, чтобы передать волнение, которое разбудила в его душе нехитрая правда тоненькой книжечки.

К концу века в этом доме на отлете, что стоит на проселке, ведущем к Московскому тракту, там, куда два века тому назад привели работных людей, незаметно поселился приезжий из столицы. Звали его Евгений Петров. Он поступил в завод на работу. Тогда и появился в поселке первый кружок социал-демократов. О том, что работает такой кружок, завод известила первая прокламация, наклеенная на заборе. По одному подбирал людей руководитель кружка. Приходилось бороться за кружок и не с одной полицией, это было сравнительно просто, — но и с теми, кто превосходил Евгения Петрова начитанностью, умением излагать свои мысли. И последнее было очень трудно Евгению Петрову.

Сюда приходил для споров учитель начальной школы, болезненный, нервный человек, желавший кружку добра, но желавший по-своему.

— Куда вы их ведете? — горячился учитель. — Подумайте об этом.

— На широкую дорогу. К политической борьбе.

— Красивое слово.

— Нет, не слово. Это сущность движения.

— Ни движения, ни борьбы еще нет. Есть только, вернее, был ваш союз борьбы… как?

— Да вы же отлично знаете. Зачем так говорите? Да, «Союз борьбы за освобождение рабочего класса»! — Петров начинал терять терпение.

Учитель брал Петрова за отворот пиджака и начинал говорить примирительно:

— Послушайте, мне ли не знать устьевцев. Они не хуже и не лучше, чем на Обуховском, на Путиловском. В Обухове мой отец учительствовал, а я здесь. Мы же коренные учителя при таких поселках.

— И попы бывают коренные. Ну, так что ж? — В спор вмешивался молодой развеселый парень — подручный из механической, Дунин. Учитель только косился на него. Ах, эта молодость! Она была просто оскорбительна для человека, много читавшего, много думавшего и даже побывавшего на накопленные годами деньги в Германии. Дунин вынимал из кармана газету «Рабочая мысль».

— Это не «Рабочая мысль». Это тощая мысль.

— Но что же вы им можете предложить на завтра? — раздражался учитель.

— Только на завтра? Нет, на долгие-долгие годы.

— Любопытно. Они чуть ли не в рубище. На вас пиджак, но это только потому, что вы холосты. Они называют это, кстати, спиджаком. А вы — на долгие-долгие годы.

— По-вашему, для них копейка на рубль дороже, чем политическая борьба.

— Да, именно так, только так.

— Плохо вы о них думаете.

— Слушайте, я был в Германии, правда, недолго — всего две недели. Я по гривеннику откладывал, чтобы съездить. Ну, и двух недель было достаточно для того, чтобы понять главное. Да мы на целый век позади. Вот тут есть доктор Сухин, тоже потомственный заводской врач.

— Ну, знаю.

— Послушайте, что он говорит. Половина детей умирает, половина рахитики.

— Это мы и без доктора видим, — голос опять подает Дунин.

— Неужели знаете, что это за слово такое «рахит»? — Учитель желчно смотрит на неприятного ему парня.

— Ну, ноги колесом.

— То-то колесом. Да у них капли молока нет, хлеба насущного нет. А вы тут — долгие-долгие годы.

— Да, годы борьбы, — Петров бледнеет, но говорит твердо.

— За что бороться-то? Вот был у вас союз борьбы. Где он? Почему его не стало? А? Потому что это эфемерная организация.

Этого слова не знают ни Петров, ни Дунин. Оба смущены, а учитель продолжает горячо, убежденно, и виден блеск в его усталых болезненных глазах.

— Есть такое крошечное насекомое — эфемерида. Живет от зари до зари. Вот так и ваш союз. Исчез и никаких следов не оставил.

Но этого Петров уже не мог стерпеть.

— Будет другое у нас! Будет! У нас, а не у вас.

Учитель невесело рассмеялся.

— Э, да это ж почти «верую», молитва!

— Не верую, а верю.

— Слов нет, вы честные люди. Читал я вашу «Искру». Несбыточно, дорогие вы мои. Копейки нужны, кровные копейки, а не…

— Что «не»? — перебил Дунин. — Тут речь не о копейке. Надо дальше глядеть. Скучно жить копейки ради!

Через три года кружок разгромили. Перед тем как Евгения Петрова отправили под конвоем в столицу, учителю удалось увидеться с ним. Он передал ему немного денег и укоризненно сказал:

— Не так, совсем не так надо было жить. Я же предупреждал. Почему вы мне не верили?

— Ну, все проверится — так или не так, — спокойно и уверенно отвечал арестованный.

— Когда же проверится?

— Не завтра.

— Опять на долгие годы полагаетесь?

— Не такие уж теперь долгие.

— Почему? — В словах Петрова была такая уверенность, которая заставила учителя насторожиться. — Что вы имеете в виду?