Сыновья - [31]

Когда Цветок Груши услыхала об этом, ей пришло в голову страшное подозрение. Подумав немного, она сказала кротко, словно это не имело никакого значения и спрашивала она только из праздного любопытства:

— Откуда же берется столько серебра, хотела бы я знать. Может быть, второй твой дядя берет его из своей лавки?

И мальчик ответил простодушно, гордясь тем, что все знает:

— Нет, они продают дедушкину землю; я каждый день вижу, как приходят крестьяне, достают из-за пазухи свертки, разворачивают, и там серебро, оно блестит, как звезды, и падает со звоном на стол. Я много раз это видел у отца в комнате, — меня никто не прогоняет, когда я там стою, я ведь так мало значу.

Тогда Цветок Груши вскочила так быстро, что мальчик посмотрел на нее с удивлением, оттого что всегда она двигалась медленно, и, спохватившись, она сказала ему как могла мягко:

— Я только что вспомнила, что у меня есть дело. Может быть, ты посмотришь вместо меня за бедной дурочкой? Я никому так не доверяю, как тебе.

Мальчик гордился тем, что может ей помочь, и, позабыв о том, что сказал, с гордостью уселся рядом с дурочкой, придерживая ее за халат, пока Цветок Груши собиралась в дорогу. Так он и остался сидеть, таким и видела его Цветок Груши, когда, переодевшись наскоро в темный халат, она торопливо побежала через поле в город.

Было в этих бедных созданиях что-то такое, от чего даже в эту минуту она остановилась и оглянулась на них; и сердце ее сжалось, а губы сложились в грустную и нежную улыбку. Но она поспешила дальше, потому что, хотя она и смотрела на них с любовью и кроме них не любила никого, сердце ее было полно гнева, и гнев этот искал выхода. Гнев этот был спокойный, как и всегда, иного она не знала, но зато это был упорный гнев; она не могла успокоиться, пока не разыщет братьев и не узнает наверное, что они сделали с землей, которую получили от отца, с той самой землей, которую он завещал им хранить для будущих поколений.

Она торопливо шла через поля по узкой тропинке, где не встретила ни души, и только в отдаленьи кое-где мелькали фигуры крестьян в синей рабочей одежде, согнувшихся над своей полосой. При виде такой фигуры глаза ее мгновенно наполнялись слезами, что с ней редко случалось в эти дни, и она вспомнила, как Ван Лун ходил по этим тропинкам, как сильно он любил эту землю, до того, что иной раз, наклоняясь, захватывал горсть земли и разминал ее пальцами и никогда не сдавал участков больше чем на год, потому что не хотел выпускать землю из рук, — а теперь сыновья отнимают у него землю, продают ее!

Ван Лун умер, но для Цветка Груши он был все еще жив; она думала, что душа его всегда витает над этими полями и, верно, знает, что их продали. Когда легкий ветер среди дня или ночью неожиданно обдавал ее холодком или столбом крутился по дороге — странный ветер, которого люди боялись, говоря, что это душа пролетает мимо, — когда такой ветер касался ее лица она с улыбкой поднимала голову, думая, что это душа того, который был ей вторым отцом, был дороже родного отца, продавшего ее в рабство.

Так, чувствуя его близость, она быстро шла через поле, и земля расстилалась перед ней, суля богатый урожай, потому что голода не было уже пять лет, и в этом году его тоже нельзя было ожидать, поля были возделаны и принесли урожай, на них волновалала высокая пшеница, еще не созревшая для жатвы. Она проходила как раз мимо такого поля, когда легкий ветерок поднялся среди пшеницы, и пшеница, волнуясь, отливала серебром и склонялась ровно, как будто бы по ней проводили рукой. Цветок Груши улыбнулась, думая, откуда мог взяться этот ветер, постояла минутку, покуда он не улегся и пшеница не выпрямилась снова.

Дойдя до городских ворот, где продавцы фруктов расставляли лотки с своими товарами, она опустила голову и не поднимала глаз от земли, боясь встретиться с кем-нибудь взглядом. Никто не обращал на нее внимания, — маленькая и незаметная, уже не очень молодая, одетая в темное платье, не напудренная и не нарумяненная, она была не из тех женщин, на которых смотрят мужчины. Так шла она по улицам. Если бы кто-нибудь взглянул на ее спокойное бледное лицо, ему и в голову не пришло бы, что в душе она кипит затаенным гневом, что она готова разразиться горькими упреками и в эту минуту не побоялась бы никого.

Дойдя до больших ворот городского дома, она вошла во двор, никому не докладывая о своем приходе. Старый привратник сидел на пороге и сонно кивал головой, раскрыв рот с торчащими в разные стороны тремя зубами; заслышав ее шаги, он вздрогнул и проснулся, но, узнав ее, снова начал мерно кивать головой. Она пошла прямо к дому Вана Старшего, как и предполагала; хотя он и был ей противен, все же было больше надежды смягчить его сердце, чем алчное сердце Вана Среднего. Она знала к тому же, что, несмотря на глупость, Ван Старший редко бывал намеренно жесток, что сердце у него было мягкое и не злое, и иной раз он мог сделать доброе дело, если это не доставляло ему больших хлопот. Но она боялась холодных узких глаз среднего брата.

Войдя в первый двор, она увидела там служанку, хорошенькую девушку, выбежавшую украдкой полюбезничать с молодым слугой, который чего-то дожидался во дворе, и Цветок Груши обратилась к ней и, вежливая, как всегда, сказала: