Сын ведьмы - [134]

Добрыня не знал, сколько просидел так в раздумьях. Наблюдал ли за ним Кощей? Кто эту нежить поймет? Кажется, столько злата давно должно было его пресытить, но он все же возится с ним, и кажется, что только одно оно ему и мило. А вот что мило самому Добрыне?

Когда такая безысходность, надо отвлечь себя, вспоминая то, что дорого. И Добрыня вспоминал. Как ехал одним теплым погожим днем с Владимиром во главе отряда, как они смеялись каким-то шуткам дружинников, как сладко было чувствовать под собой послушную мощь лошадей. Хорошо им все же было с Владимиром, их связывали доверие и уважение. Да, что бы там ни навеивал Добрыне Бессмертный, а князя своего Добрыня любил и радовался, что он у него такой.

К тому же думать о том, что оставил за собой, было сладко. Пусть ему не выбраться из подземелья, однако Добрыня столько успел за свою жизнь, что людям на Руси будет чем помянуть его. И сын у него остался, Коснятин. Ладный молодец из него выйдет однажды.

А потом пригрезилась Забава. То смеющаяся и в цветах, то испуганная, растрепанная, с изорванным подолом, когда они маялись и искали ведьму в навьем колдовском лесу. Как она тогда сказала: «С тобой мне ничего не страшно». Как тут, в подземельях Кощея, льнула к нему и повторяла, что именно его ждала, именно на него надеялась. Надо же, а он думал, что только о Саве красавица грезит.

Однако Добрыня сам отдал милую Саве. Интересно, как там этот святоша, вывел ли людей из тьмы? Он парень упорный, сможет помочь и Забаве, и пленникам, каких не пожелал оставить. Им еще столько предстоит претерпеть, когда выберутся! Без Малфриды им мертвую рать перед пещерой Бессмертного не миновать…

Ох, а он застрял тут, помощи от него никакой. И Малфрида не поможет. Господи всеблагой и правый, неужели родимая разбила себя о скалы, только бы ему, сыну своему, бедой не грозить? И слезы навернулись на глаза, и он смахнул их, не больно заботясь, видит ли Кощей его горе или нет. Ведь только сейчас Добрыня понял, какая мать у него была замечательная. И пусть творила колдовство кровью, но и оживляла свои жертвы, не отказывалась дать им жизнь. Над шаманом Даа сколько возилась, пока ее в чудище не превратили.

Припомнив Даа, Добрыня неожиданно встрепенулся. О чем там говорил юный шаман, что теперь вдруг показалось неимоверно важным? Силой чародейства седьмой сын местной женщины не обладал, но его учили старинным сказам, обрядам, заклинаниям. И что-то из сказанного им ранее вдруг показалось Добрыне значимым. Вот только что?

Размышляя, он машинально взял в руки золотое очелье. Ишь какое! Словно из сверкающих легких капель создано. Такое только подземные мастера могли изготовить.

И вдруг Добрыня вспомнил. Мастера подземных пещер! Чакли, как называл их Даа. Он говорил, что Кощей неимоверно ценит их, ибо именно они создают для него из золота все эти дивные украшения, которые дарят Бессмертному такое упоительное наслаждение в этом мраке. Причем Кощей оберегает чакли, чтобы их никто не потревожил, никто не отвлек от работы… Иначе, как поведал Даа, мастера уйдут, зароются еще куда-то в подземную твердь. Ищи их тогда.

Добрыня вдруг рассмеялся. Дерзкое он задумал, ну уж лучше так, чем остаться тут навечно.

– Эй, Кощей Бессмертный! Думаю, у тебя больше таких красивых поделок не будет. Наслаждайся тем, что имеешь. Ибо мы по пути сюда пошумели немного… и так уж вышло, что прогнали твоих чакли.

Что-то звякнуло – это Кощей уронил яркий рубин, которым только что любовался. Затем медленно начал подниматься, выпрямляться, расти, почти скрывшись головой в темноте пещерных сводов. И замер неподвижно, словно прислушиваясь. Он что, мог отсюда слышать? Или мог проникнуть взором в свои подземные мастерские?

Добрыня не успел додумать мысль до конца, когда его вдруг оглушил невероятный вопль Бессмертного. Это был и крик, и стон, и рык одновременно, переходящий в жуткий вой. И пещерное эхо откликнулось на него. Казалось, сами стены вопят, передавая ярость и боль разгневанного хозяина подземелья.

Добрыня невольно присел, зажав уши руками. Надо собраться, надо быть готовым… К чему?

Когда он посмотрел на Кощея, тот все еще маячил в вершинах пещеры, но Добрыня видел его полыхающие алым глаза… и полыхающую алым раскрытую пасть Темного. Вот сейчас, казалось, он кинется на Добрыню, но вместо этого раздался его рычащий голос:

– Вы лишили меня последней радости! Даже всех моих умений не хватит, чтобы приманить обратно ушедших под землю мастеров по злату. И я отомщу. Я уничтожу тебя, разотру в пыль…

От него пахнуло горячим ветром. Здесь? В холодном подземелье? Но одновременно Добрыня ощутил, как и в нем самом вспыхнула горячая сила. Он был сродни Кощею, он питался его же чародейством. И значит, он еще поборется.

Витязь выпрямился, он даже улыбнулся, когда крутанул светящимся, как белое пламя, клинком кладенца. Ну же, теперь он покажет, на что способен. Уничтожить его, Добрыню? Ну, это если умения да смекалки хватит!

Однако того, что произошло в следующее мгновение, витязь не ожидал.

Кощей вдруг изменился неузнаваемо. Из темного мрака его накидки появилась тупоносая змеиная голова, потом еще одна, и еще. Их было множество, семь, девять, дюжина… У каждой мерцали алым светом глаза с узкими полосками зрачков, в раскрытых оскаленных пастях полыхало пламя. Головы шевелились, поднимались и опускались, выходя букетом из огромного чешуйчатого туловища, опиравшегося на когтистые колоннообразные лапы. Кощей превратился в огромного многоголового Змея, о котором и в сказах люди боялись говорить. А сейчас он был рядом. Рванулся вперед, легко перемахнул расселину, даже, казалось, не заметив ее.