Сын Валленрода - [5]

На одном из первых уроков географии, когда учитель показывал детям русло реки Шпрее, Станислав прервал его вопросом: «Господин учитель, а где течет Сомма?» Учитель одернул его, сказал, что это не относится к теме урока, что Сомма — французская река и, если она ему понадобилась, пусть сам найдет на карте. Нашел. Сомма показалась Станиславу очень далекой. Но он когда-нибудь найдет то место, где погиб его отец, Павел Альтенберг. Потом эти мечты представлялись ему все менее реальными. Путешествовали только люди богатые. А он?.. Его семейство, особенно после гибели отца, едва сводило концы с концами. Нужда смиряет фантазии. И Сомма осталась лишь словом — символом, который впоследствии так повлиял на его судьбу.

Несмотря на усталость, он никак не мог уснуть. Осторожно, чтобы не разбудить Касю, ворочался с боку на бок. Польские паломники, прелат Улицке, монахи и полицейские мелькали перед ним, едва он закрывал глаза. Это была ошибка. Лагерь следовало разбить за пределами монастырских владений. Впрочем, кто знал, где они кончаются? Тогда никто бы к ним не придрался, но могло получиться, что никого бы не привлек их костер. Паломники — хорошие ходоки, но ведь странствуют они не по харцерским лагерям. Правда, костер обладал особой притягательной силой, и харцеры были необычными. Носили польские мундиры и пели польские песни, не давали здешним полякам забывать о своей национальной принадлежности. Проклятые монахи, проклятый монастырь… Обосновались на горе, чтобы онемечивать польские деревни.

В комнате было уже совсем светло. По стене скользнул солнечный зайчик — отражение восходящего солнца в окнах соседнего дома. Станислав осторожно приподнялся, взглянул на сестру, откинул ей со лба прядь волос. Она открыла глаза. На белке ее правого глаза виднелось багровое пятнышко. Станислав оттянул пальцами веко и внимательно осмотрел крошечную отметинку.

— Наверно, так и останется, — улыбнулась Кася. — Не беда.

Он ответил ей улыбкой и нежно погладил по голове. Бандиты! Это было ровно месяц назад. Коричневорубашечники вышли из леса и молча спустились с песчаного холма. С минуту постояли у оцепления, перебросились парой слов с шуцманами, те их беспрепятственно пропустили. Станислав хорошо знал этих типов и мог себе представить, что они сказали. Дескать, хотят посмотреть, как танцуют, и никто не вправе им воспрепятствовать. А полиция? Она всегда потворствовала этим дылдам в коричневых рубахах и черных галстуках. И в тот раз тоже… Иначе бы не пропустила. Ведь если кто-то идет на танцы, закусив губы и сжимая в руках палки, разве неясно, чем это пахнет? К тому же было приказано не допускать инцидентов. Но полиции сгодился первый попавшийся довод. Раз уж им так хотелось посмотреть… Известно же, что шуцманы им потакали. Предотвратить беспорядки? Ну, до известной степени… Лучше допустить до этого, а потом… Ограниченное вмешательство. Наверняка существовала возможность такого истолкования приказа. Итак, коричневорубашечники прошли полицейский кордон и попытались смешаться с толпой. Но и у поляков было свое оцепление. Харцеры плотной стеной ограждали собравшихся. И палки у них были не хуже немецких. Полиция — полицией, а самооборона всегда надежнее. Так подсказывал многолетний опыт. Суковатая палка — вещь необходимая, если в любую минуту могут нагрянуть непрошеные гости. А они уже пытались преодолеть и эту преграду.

…Минутное замешательство, стук скрещивающихся палок, и немцы, к их величайшему огорчению, вынуждены отступить. Однако нескольким коричневорубашечникам все же удалось нырнуть в толпу. Остальных не допустили, и все стихло. Люди по-прежнему стояли не шевелясь. Некоторые, находившиеся ближе к кругу, сидели на сухой, вытоптанной траве. Пламя костра отбрасывало багровый отсвет. И человеческие лица были озарены разгоравшимся огнем. Над зрителями, над костром возносился резкий, монотонный, похожий на жужжание огромной мухи, голос скрипки. Ему вторили три дудки, весьма своеобразного тембра, какой-то щипковый инструмент и топот девчат, крутившихся в разудалом танце. Юбки танцовщиц, украшенные зелеными гирляндами, развевались у самого костра, раздували ползущие по смолистой щепе язычки пламени. Станислав поддел палкой и перевернул обугленный горбыль. Взметнулся сноп искр. Подхваченные легким дыханием июньского вечера, они поплыли по темному небу, словно ища места среди созвездий. Девушки дружно, как по команде, отпрянули от огня, не прерывая пляски, а публика наградила их за ловкость аплодисментами. Яркая вспышка пламени выхватила из мрака довольно разнородную толпу — пестрые венки танцовщиц, цветастые шали крестьянок из окрестных деревень, темные костюмы мужчин — участников шествия из города, коричневые рубашки гитлерюгенда, зеленые мундиры харцеров, охранявших порядок, серебристые пряжки туго затянутых ремней и лакированные козырьки полицейского кордона. Хор, стоящий полукругом у костра, зазвенел девичьими голосами в такт музыке:

Сестры, греет огонек,

Вечеринка, вечерочек,

Ой, запляшем ладно в круге,

Ой, споем, споем, подруги!

Ночью хороши погоды,