Сын Валленрода - [7]

Как это сказал прелат Улицке? Полиция едва спасла харцеров от гнева населения… Жаль, что святой отец не видел этого собственными глазами. И жаль, что не видел банд коричневорубашечников, бесчинствовавших до поздней ночи. Польские манифестации, шествие по улицам города, а затем народное гулянье привели их в ярость. Гитлерюгенд и нацистские громилы кружили по улицам подобно рою осатаневших ос, ища случая продемонстрировать свою ненависть. Ненависть ко всему, что не принадлежит к высшей расе. В ночь на Ивана Купалу разбушевавшиеся сопляки помышляли о «ночи длинных ножей». Станислав не представлял толком, что творится в городе. Иначе не отпустил бы Касю с подружкой одних. Понял он это, когда слушал их рассказ о визите к доктору Стычню. В девушек бросали камни, пока они добирались до центра. Только там удалось избавиться от преследователей. Они смогли вздохнуть с облегчением, лишь войдя в тускло освещенный подъезд мрачного дома на одной из узких улочек. А боль в глазу становилась все нестерпимее. Кася рассказывала, как они обрадовались, что уже на месте и в них не швыряют камни, а самое главное — наконец-то вытащат уголек. От этого уголька ломило почти все лицо, а внешний мир представал перед глазами каким-то расплывчатым от слез. Кася воспринимала его теперь не зрением, а, как она объясняла с присущим ей юмором, и другими органами чувств. Свидетельством тому — синяк на ноге от камня и звон в ушах от рева коричневорубашечников. Но в подъезде царила уже благостная тишина. «Доктор К. Стычень — внутренние болезни» — гласила дощечка на дверях. Поскорее бы попасть в умиротворяющую домашнюю обстановку. Прийти сюда — было идеей ее подруги, так как в сложившейся ситуации обращаться к немецкому врачу было бы рискованно. Врач, возможно, и не отказал бы в помощи, но ведь в приемной могли быть еще пациенты. Войти туда в ярких и отнюдь не немецких нарядах, в которых они возвращались с гулянья… Да, ее подруга правильно выбрала доктора Стычня. У него преимущественно лечились поляки, а с таким повреждением глаза, вероятно, справится и не окулист.

Доктор уже заканчивал прием. В очереди оставалось всего два человека. Пожилая женщина и молодой мужчина, прячущий лицо в ладонях. К сожалению, особенно они к нему не приглядывались. А что бы это дало? Казалось, этого человека донимает мигрень. И еще они запомнили его пыльник, потупленный взгляд, наморщенный лоб и то, что он скорчился в кресле в углу приемной. Ничего больше… Жаль… А может, лучше для нее? Не следует впутывать сестру в такие дела. Что они еще рассказывали? Ага, что в открытое окно снова ворвались вопли. Настырные, истеричные, вызывающие. Особенно часто повторялось: «Долой грязных польских собак!» Разумеется, не случайно. «Грязные собаки». Это следует учесть. Потом заговорила пожилая пациентка: «Разве есть в этом что-либо предосудительное, что я лечусь у польского врача? Вы тоже немец, верно?» — обратилась она к забившемуся в кресло мужчине, но тот пробурчал в ответ что-то нечленораздельное. Видимо, от боли ему трудно было говорить. Женщина умолкла. Впрочем, ее тут же пригласили в кабинет. Потом настал черед молодого человека. Он снова что-то пробормотал и жестами показал, что уступает очередь Касе. Та поблагодарила и прошла в кабинет. Доктор, хорошо знавший Касину подругу, встретил девушек доброжелательно.

— Вы с народного гулянья?.. Что случилось? О, приближаться к огню опасно. Гулянье… К сожалению, я не смог пойти. Как бросить пациентов? Видел только шествие. Великолепное зрелище. А уж на само гулянье не хватило времени, в эти часы я веду прием. Безумно хотелось полюбоваться польскими танцами, послушать польские песни. Это первое, со времен силезских восстаний, официально дозволенное польское празднество.

Подруга рассказала ему о провокациях, о патронах, брошенных в костер, о пассивности немецкой полиции. Доктор помрачнел.

— Слыхали крики под окнами? Уже несколько дней одно и то же. «Грязная польская собака» — это я. Костер… Разумеется вас не могли оставить в покое. Садитесь в кресло, — обратился он к Касе. — Действительно, уголек засел. Ничего, ничего, удалим. Бандиты… Ведь вы могли ослепнуть. К счастью, ни с кем ничего не случилось. Слышите? Опять… — За окном те же самые вопли: «Долой грязных польских собак!» Доктор начал промывать глаз. — Начальник советовал мне носить с собой пистолет. Надо, мол, быть готовым к любым неожиданностям. Эта банда на все способна. — Доктор наложил Касе повязку и добавил после минутного раздумья: — Но как я, врач, могу носить пистолет? Мой долг — спасать людей, а не убивать. Ну, готово. — Доктор выписал рецепт, объяснил, как менять повязку, и осторожно выглянул из окна. — Как-нибудь проскочите. В случае чего — возвращайтесь. Найдется, где переночевать.

Девушки простились и ушли. В приемной все еще сидел человек, который уступил им очередь. Они еще раз поблагодарили его. Касина подруга убеждена, что где-то видела это лицо. Головой, правда, ручаться не станет, но ей показалось, что это был Богутый. Главарь пригородной шпаны. Вор и поножовщик. Богутый приставал к харцеркам — вот она и запомнила его, своим предположением поделилась с полицейским, который допрашивал ее на следующий день. Тот записал, и на этом дело кончилось. На все вопросы в полицайпрезидиуме давали только один ответ: «Следствие продолжается». Все произошло сразу же после ухода девушек. Подробно поведала о трагедии экономка доктора. Сперва она услышала голос своего хозяина, который пригласил в кабинет следующего пациента. Приглашение прозвучало несколько раз, и экономка поэтому невольно заглянула в приоткрытую дверь приемной. Единственный пациент сидел недвижимо, точно глухой. Старушка хотела было крикнуть, что его вызывает врач, но тут доктор сам показался на пороге кабинета. «Кто-нибудь есть ко мне?» Съежившегося в кресле мужчину он не заметил, но, услыхав кашель, повернулся в его сторону. «Так это вы кашляете? Проходите пожалуйста». Пациент встал, выхватил из кармана пистолет и выстрелил прямо в грудь доктору. Экономка и рта не успела раскрыть. Три пули в область сердца. Его убили не ради ограбления. Кому мешал доктор Стычень? Говорят, он когда-то прятал одного немца, которого преследовал «черный рейхсвер». Этот немец выдал Союзнической комиссии, когда та еще действовала, тайный склад оружия и потом с помощью доктора бежал за границу. Но это было очень давно. Старые счеты или желание запугать поляков? По всей вероятности, и то и другое. Снова наступают недобрые времена. Не только для них, поляков. НСДАП и гестапо не цацкаются и с немцами. Все чаще приходится слышать о странных кончинах, подозрительных самоубийствах, арестах… Бальдур фон Ширах ловко расправился с немецкой молодежью. Когда? В апреле… Гитлерюгенд взял штурмом имперское управление молодежных организаций. Можно себе представить, как это выглядело. Хозяевам пришлось уступить орде боевиков. Без какого-либо декрета, без предупреждения прежнее руководство со свистом вытолкали на улицу, разгромили помещения и заняли их. Несколько человек были основательно помяты. Но это пустяки. Главное, что вожак погромщиков мог спокойно взять телефонную трубку и доложить фон Шираху: «Задание выполнено. Имперское управление в наших руках. Немецкая молодежь может объединяться». Потом фон Ширах собственной персоной в сопровождении свиты, улыбаясь, занял взятое штурмом здание. Вскоре во всех газетах появились огромные фотографии: Гитлер назначает его руководителем всей немецкой молодежи. «Фон Ширах будет подчиняться непосредственно мне», — заявил фюрер. Это звучало угрожающе. К счастью, они, польские харцеры, не принадлежали к немецкой молодежи. Не подчинялись фон Шираху. Все это очень тревожило. Станислав чувствовал, что не уснет. Какая-то тяжесть давила на грудь. Надвигались воистину недобрые времена. Порой охватывала досада, что родился не в Польше. И особенно было обидно, что эта Польша находилась менее чем в пятнадцати километрах отсюда. Там было бы все иначе. Полчаса езды на велосипеде — и ни тебе прелата Улицке с его монахами, ни душегубов Богутого, ни фон Шираха с его нацистскими погромщиками. Но когда его как-то спросили, почему не перебирается через границу, он возмущенно пожал плечами. Этот город был польским городом, и покинуть его было равносильно предательству. Рассвет уже сменило полновесное утро. Солнечный свет залил обычно темную комнату. Увидев, что мать встает, Станислав зажмурился — зачем ей знать, что, вернувшись, он так и не сомкнул глаз.