Сын Валленрода - [3]

— Судя по всему, вы не отдали приказа покинуть земли монастыря…

Дукель ответил, что действительно приказа такого не давал, они решили здесь остаться, и добавил, что харцеры исповедуют ту же самую религию, что и они, монахи, и поэтому имеют право участвовать в храмовом празднике. А одежду сменить не могут, другой у них нет.

— Тогда убирайтесь отсюда! — потребовал монах.

— Мы католики!

— Вы польские националисты! — прозвучал из-под капюшона полный ненависти голос. — Не с богом в сердце пришли вы сюда!

— А выгонять нас — это по-божески? — запальчиво выкрикнул Станислав, подбрасывая в огонь ветку. — По-божески?! На ночь глядя?!

— Господь укажет вам дорогу, — патетически изрек монах. — Уходите отсюда побыстрее! Прелат Улицке шутить не любит!

— И поляков не любит… — добавил Станислав.

Яростно сверкнули глаза из-под коричневого капюшона.

— Прелат Улицке — святой человек. Святотатствует тот, кто его оскорбляет. Убирайтесь отсюда, пока не постигла вас божья кара.

Монахи удалились, зашуршала трава от их длиннополых подрясников. Дукель, Станислав и вся дружина смотрели им вслед, не в силах сдержать возмущения.

У подножия монастырского холма горели костры паломников. Многие укладывались спать прямо под открытым небом — возможно, из-за нехватки квартир, а может, по обету, — остальные предавались духовным песнопениям. Немцы располагались возле храма, одной большой группой, поляки-односельчане чуть поодаль, отдельными кучками. Может, оттого, что они находились ближе к харцерскому лагерю, их было лучше слышно. Истошными, надтреснутыми голосами старухи возносили к небесам Горячие мольбы на запрещенном еще кайзеровской цензурой языке. Это были старинные, передаваемые из уст в уста песни. Они внезапно обрывались на полуслове посланцами прелата, прячущими свои лица под капюшонами. Те сновали в толпе, повторяя наказ своего патрона: пойте, братья и сестры, но по-немецки. Господь не любит варварских языков. Там, где обрывалась песня, воцарялось мрачное молчание. Но кое-где затягивали иную мелодию, начатую монахами. Ведь паломники пришли сюда почтить покровительницу своей деревни, вот и славили ее навязанной песней. И не слишком бы возмущались этим запретом, если бы не пренебрежение монахов к их родному языку. Поэтому в некоторых группах вообще прекращали пение и молились молча.

Харцеры после ухода монахов принялись за свои обычные дела. Они надеялись, что теперь их оставят в покое. Но предсказанная божья кара не заставила себя долго ждать. О своем приближении она возвестила глухим рокотом моторов и яркими вспышками фар. На лесную дорогу из-за монастыря выехала вереница полицейских мотоциклов. Заметив лагерь, шуцманы повернули к нему, дважды объехали вокруг, а затем прочесали его, лавируя среди палаток, как на учениях. Гул моторов, воющих на крутых виражах, разрывал лесную тишину. Кое-где лопнули под колесами растяжки. Укладывавшиеся спать ребята высыпали наружу и с тревогой наблюдали за маневрами полиции. Наконец мотоциклы остановились, и старший наряда вызвал начальника лагеря.

— У вас есть разрешение на установку палаток?

Дукель достал из кармана немного помятую бумажку с печатью полицайпрезидиума и подал старшему наряда. Раскоряченный на седле шуцман сдвинул на лоб очки-консервы, разгладил на руле документ и прочел, подсвечивая себе карманным фонариком.

— Свернуть лагерь!

— Почему?! Надеюсь… разрешение действительно?

— Действительно, но это монастырская земля… Даю вам десять минут.

Дукель пытался возражать. Может отложить до завтра, уже ночь, завтра они переберутся подальше. Но шуцман был непреклонен. Присутствие обмундированной группы беспокоит паломников. Люди чувствуют себя в опасности, принимая скаутов за чужих солдат. Поэтому им надлежит удалиться от монастыря не менее чем на десять километров и впредь здесь не появляться. Продолжать дискуссию было бессмысленно. Ребята начали свертывать палатки. Мотоциклы отъехали в сторонку и погасили фары. Притаившись в лесном мраке, полицейские дожидались повода, чтобы опять с ревом ворваться в лагерь. В угрюмом молчании ребята собирали колышки, складывали полотнища, упаковывали на ощупь рюкзаки. И вдруг тишину нарушил полный возмущения крик:

— Verfluchter! Donnerwetter! — и тут же по-польски: — Проклятье! Разрази тебя гром!

Это бранился попеременно на двух языках паренек, пытавшийся приторочить свернутую палатку к багажнику. Чувствовалось, что он вот-вот расплачется от отчаяния. Станислав первым бросился к нему и понял, что так огорчило и рассердило юношу. Колесо его велосипеда было искорежено мотоциклом. Потерпевший Клюта, не выпуская из рук груду бесполезного металла, продолжал осыпать бранью своих обидчиков, притаившихся неподалеку. Это был первый в его жизни велосипед, купленный накануне поездки, и Станислав прекрасно понимал состояние юноши. Возмущенный до глубины души, он вместе с вожатым попробовал успокоить потерпевшего. Но Клюта словно с цепи сорвался. В исступлении, потрясая останками велосипеда, он метал громы и молнии в адрес своих обидчиков. Стращал их полицайпрезидиумом, самим ландратом и бог знает кем еще, пока не свалился с ног под ударами резиновых дубинок и не был брошен в коляску мотоцикла. Дукель кинулся за ним, любой ценой желая предотвратить инцидент, и сам едва не был схвачен. Попытка освободить задержанного путем переговоров оказалась безрезультатной. Ходатаев грубо одернули, и вожатый вместе со своим заместителем ни с чем вернулись к ребятам. Подавленные, злые и на полицию, и на своего неразумного товарища, они, словно набрав воды в рот, отмалчивались в ответ на расспросы встревоженных ребят. Дело принимало скверный оборот. Начальник польского харцерства в Германии, педагог и юрист, часто повторял на совещаниях: «Не поддавайтесь на провокации. Помните, это наш главный принцип! Пока мы в согласии с законом, они бессильны что-либо предпринять против нас». Теперь наверняка раздуют этот инцидент. Польский харцер, оскорбляющий немецкую полицию — лакомая тема для борзописцев из провинциальной шовинистской прессы. Никто не станет доискиваться причины огорчений какого-то мальчишки. Следовало бы лучше присматривать за этим безответственным сопляком. Но руководство дружины было бы иного мнения о виновнике происшествия, если бы знало причину такого его поведения…