Сын Валленрода - [24]

— Если только такого стимула вам не хватает…

Они подходили к дому. Ребятишки распевали: «…Их радостная песня звучит среди лесов…» У порога стоял комендант лагеря.

— Пожалуйста, не ведите сюда детей! Ни в коем случае! — закричал он издали. Альтенберг и Дукель поняли, в чем дело. Следовало сначала застелить развороченные полицией постели. Вид, который являла собой спальня после обыска, мог произвести на детей весьма тяжелое впечатление. Ведь они не заслуживали, чтобы стражи порядка учиняли в их спальне разгром. Дукель и Альтенберг простились с Хораком и, оставив детей во дворе, прошли в помещение. Две женщины уже наводили в спальне порядок. Станислав увлек друга в пустую канцелярию. Только сейчас Дукель сообразил, что Альтенберг приехал сообщить ему нечто важное.

— Что-нибудь случилось? Откуда ты взялся?

— Из Катовиц.

— Как это из Катовиц?

— Неважно. Я был там вчера, играл за городскую команду. Даже забил гол.

— Поздравляю.

— Не в этом суть. Кажется, я влип. Местное радио сообщило об этом матче. Назвали мою фамилию. А я не имел права там быть.

— Ты нелегально перешел границу?

— Да, нелегально.

— И ты уверен, что была названа твоя фамилия?

— Сам слышал.

Дукель поморщился от досады.

— Черт побери! Тебя вызывали в полицию?

— Еще нет. Это было в утреннем выпуске последних известий. Как только услышал, уехал из дома.

Станислав поделился своими опасениями, как бы полиция не использовала его самовольный переход границы, а также рассказал о том, что не застал в гостинице начальника, у которого хотел получить совет, и теперь не знает толком, как оправдываться. Дукель его немного успокоил. Слишком мелкий повод для раздувания политического скандала. Если гестапо будет разгонять организацию польских харцеров в Германии, то вовсе не потому, что некий Альтенберг нарушил государственную границу. Но относительно сообщения катовицкого радио, если только оно до них дошло, придется объясниться.

— Ты должен отпираться, — сказал Дукель. — Не был там. Альтенберг?.. Не знаю. Забил гол?.. Возможно, но такого не знаю. Лучшего ничего не придумаешь.

— Знаю, но как же врать в глаза? Честно говоря, не умею.

— А ты предпочел бы признаться? И обещать, что больше не будешь? Такое сойдет в школе. Полиция не занимается отпущением грехов. Раскаянье для них повод надеть наручники. Прибереги это для другого случая. Ты не совершил преступления.

— Знаю. Но ведь ты сам меня учил: харцер говорит только правду, — горько усмехнулся Станислав. Дукель возмущенно замахал руками.

— Ладно, ладно. Скажешь это в полицайпрезидиуме. Скорей тебе поверят.

Альтенберг решил не мешкая возвращаться в город, но Дукель пригласил его отобедать. Они сели за один стол со все еще взбудораженными событиями дня ребятами, которые громко обсуждали, имеет ли право полиция арестовать харцера за хранение польского вымпела и стригут ли в тюрьме под машинку. Пришлось в конце концов запретить разговоры на эти темы, поскольку разыгравшаяся детская фантазия рисовала все более чудовищные картины. В конце обеда из леса послышалось пение. Ухо Станислава уловило отдельные слова и знакомую мелодию. Ребята встревоженно заерзали. Комендант распек их за неподобающее поведение за столом, однако сам то и дело косился в сторону леса. «Поскачем, поскачем на восток…» — доносились зловещие слова. Припев утонул в невероятном грохоте литавр, барабанов и фанфар.

— Это ничего, — сказал Дукель, желая успокоить ребят, а заодно и Станислава. — Это нас не касается. Просто начался послеобеденный мертвый час в лагере харцерок.

Станислав не сразу уловил взаимозависимость этих антитез.

— Что общего, черт побери, может иметь мертвый час с этим шумом?

— Скорее шум с мертвым часом… Не знаю, — ответил Дукель. — Спроси этих гитлеровцев. Они нарочно разбили свои палатки рядом с нашими харцерками. Устраивают им такие концерты два раза в сутки. После обеда и перед рассветом. Это порядочно отсюда, но ночью кажется, что шумят под самыми окнами. К счастью, дети спят крепко.

Когда Станислав покидал харцерский лагерь, к нему почему-то прицепилась последняя фраза Дукеля. — «…Дети спят крепко… дети спят крепко…» — как маньяк мысленно повторял он, точно у этих слов был еще некий подспудный смысл. И старался от них отделаться.

Между тем соседи из гитлерюгенда по-прежнему трубили, яростно выбивали барабанную дробь, надрывали изо всей силы глотки, горланя свое зловещее: «Поскачем, поскачем на восток…» Станислав попытался представить, что испытывают сейчас осажденные ими девушки. Очевидно, они были невероятно стойкие и смелые, если до сих пор не задали стрекача и не свернули лагерь. Разумеется, их пребывание здесь трудно было бы назвать отдыхом. Они должны были чувствовать себя как колдуньи, которым грозил костер инквизиции. Кася собиралась в такой же лагерь. И хотя он придерживался мнения, что за сохранение польского духа на этих землях женщины обязаны бороться наравне с мужчинами, все же лелеял тайную надежду, что герр Курц не согласится отпустить ее с работы. Его дело — рисковать, лезть на рожон, а сестра… Нет, сестра пусть будет хоть немножечко счастлива. Поэтому-то и не одобрял он ее желания поехать в харцерский лагерь. Неизвестно ведь, что этим гитлеровцам взбредет в голову.