Сын Сарбая - [10]

Тропа, что вилась по склону горы, подымалась все круче. Бык, пыхтя и отдуваясь, переступал с ноги на ногу. Дардаке сползал по спине его к хвосту и, чтобы не упасть, должен был обхватить плечи отца. Отец подумал, что мальчик жалеет его, ласкается к нему. Но Дардаке, прилежно слушая отца, смотрел в то же время кругом на деревья и травы, на летающих и перекликающихся птиц, на веселые облака, что стаями проносились у них над головой. Кругом все было полно жизни и радости. У него кончился учебный год, и сейчас ему хотелось бегать и резвиться, прыгать, скакать, лазать по горам, выслеживать зверьков. Грустный и монотонный голос отца вызывал в нем протест. Он хотел гордиться своими предками, восторгаться ими.

— Папа, — сказал он требовательным голосом, — ты забыл про революцию и про большевиков. Почему ты не вспоминаешь, как твой отец, а мой дедушка Бекбо дрался против белых, которые хотели вернуть царю власть. Расскажи об этом, папа!

— Ах ты, пострел, откуда знаешь? Тебе мама рассказала? Да, твой дед и мой отец Бекбо, оставшись сиротой, только на себя и мог надеяться. Он в юности научился тачать сапоги, плести сети. Он умел выработать кожу и мех. Он резал из кожи сбрую и делал седла. Настоящий мастер на все руки, твой дед Бекбо бродил из кыштака в кыштак, из аила в аил, работал для одного и для другого, но платили ему толокном и просом, и ходил он в чужих обносках. Да, он погиб за революцию, твой дед. Белые бандиты — басмачи узнали, что он не просто бродячий скорняк и сапожник. Они выведали через своих шпиков, что Бекбо носит из селения в селение приказы красных, и заманили его в ловушку. Три дня бандиты истязали его, пока он не умер…

— А потом? Потом ведь и ты, папа, носил приказы красных? Я об этом слышал от дяди.

Сарбай обернулся, как-то испуганно посмотрел на сына и оборвал свой рассказ. Он стал яростно бить каблуком по животу быка, подгонять его:

— Чшу, чшу!

А сын теребил его:

— Папочка, ну что же ты? Ну говори же, говори, я тебя слушаю!

Сарбай ссутулился, на душе у него стало нехорошо. Требовательные вопросы вызвали в нем даже что-то вроде стыда. Он хотел было сказать правду: что два раза, всего только два раза носил приказы красных в далекий горный аил, а потом нанялся к баю пасти скот и не мог никуда ходить. Он хотел было сказать сыну своему правду: что хоть и был уже взрослым, не мог даже понять, за что убили отца. Он тогда понял только одно: отца нет и забота о куске хлеба для матери и младших братьев легла на его плечи. Баи его оседлали и били вот так же, как он бьет сейчас ногами быка. Как мог он, темный и безграмотный, призывать к чему-либо народ, если он сам не знал, что делать и куда идти! Сказать об этом сыну — он сейчас же спросит: «А почему ты не научился грамоте? С приходом Советской власти каждый дехканин[12] мог учиться». Мальчик знает эту истину от своих учителей, знает, что были кружки ликбеза и многие их закончили. Многие, но не все. Сказать сыну, что долго еще — до самого появления колхозов — он был батраком у баев, то у одного, то у другого, и по нескольку месяцев не видел людей и знал только скотину, которую пас. Мальчик спросит: «А как же Кудайбергáн? А как Шамши? Они ведь тоже из бедняков, тоже голодали. Почему они научились, а ты от них отстал?» Сказать — посмотри вокруг, я не один такой отсталый. Нет, Дардаке не такого от него ждет ответа. Легче всего, а потому и правильней всего Сарбаю казалось такое объяснение: «Наш род неудачлив от прадеда к деду и от деда к отцу». Понимай так: сам я не виноват ни в чем, судьбу не переспоришь. Бог, судьба, рок — вот три слова, которые помогали Сарбаю мириться с бедами, с робостью своей, с темнотой. А может, и с ленью? Может, ленив был Сарбай? Нет, он всегда безотказно выполнял все, что ему поручали. Но не больше. Только то, что приказывали. Не мог сделать — говорил: «Не умею». Он не был ни гулякой, ни пьяницей, винить ему себя было не в чем. И когда мулла говорил, что надо смириться со своей участью и не сетовать на судьбу, он охотно с ним соглашался. Если же кто-нибудь напоминал Сарбаю, что в ранней юности он был активистом и продолжал дело отца, он гордился этим.

На вопрос же о том, как случилось, что другие, а не он поднялись вверх, Сарбай пожимал плечами и говорил: «Значит, меня обогнали. На скачках разве все впереди? Тот конь, что сначала ходко бежит, может потом отстать, правда?»

Но сын не такого от него ждал ответа. И Сарбай это понимал и досадовал на себя, что начал этот разговор.

Между тем небо накрыло тенью ущелья и горы, резкий ветер принес прохладу, и разразился ливень. Тут уж было не до разговоров. И Сарбай в душе обрадовался этому. Он гнал и гнал быка. Бык сам свернул с тропы и упрямо пошел по высокой траве. Конский щавель терся об их ноги, и высокая полынь била их серыми своими цветами по лицу. Они оба мгновенно промокли, холодные струи побежали по спинам. И вдруг посыпал крупный град. Путники съежились, но круглые ледышки безжалостно их секли. И Сарбай, заставив сына перелезть вперед и прикрыв его своим телом, сразу же подумал, что невезенье и неудачи преследуют его во всем, а сейчас, наверно, бог его наказывает за то, что вслух роптал на судьбу.