Сын Ра - [77]

Однажды, во время нашего грандиозного ремонта мы подняли с пола старенький, «видавший виды» ковер и обнаружили под ним мятый червонец — это «задиванных дел мастер» Макеша зимой 1985 года, боясь, что некая Лариса, девушка — клептоманочка весьма «облегченного» поведения из легендарного «Петушка», «стырит» во время очередного сеанса «группен секса» последние деньги из кармана его брюк, «закурковал» этот несчастный червонец под ковер, при этом совершенно забыв про него. Червонец благополучно пролежал в своем потайном месте целых 3 года (я как-то не особенно утруждал себя капитальной уборкой квартиры, довольствуясь малым), и теперь пришелся, как нельзя кстати, к моему недавно свершившемуся дембелю. Это дело мы решили хорошенько отметить — было решено «просадить» упавший с Неба «чирик» в шикарном ресторане «Алтайские зори», что находится недалеко от моего дома на Потоке.

Выходя из подъезда, мы обратили внимание на молодого парня с экзотической косичкой на голове и зачехленной гитарой, уныло сидящего возле первого подъезда моего дома — видимо, парень остался без ключей от квартиры. «Это же Женька Лобанов!» — воскликнул Борода и направился прямиком к парню. Не знал я тогда и, конечно, не мог знать, какая это для меня будет судьбоносная встреча. Женя Лобанов, преподаватель философии в АГУ и сын члена Союза композиторов СССР Алексея Федоровича Лобанова, был к тому времени уже известным в Барнауле автором и исполнителем очень самобытных лирических песен, которые и сейчас бы украсили любой концерт добротной, очень качественной эстрадной музыки — что называется, не «попсы». И надо же — с такой «мегазвездой» я прожил в одном доме целых 7 лет, даже не догадываясь об этом. Вскоре мы с Лобановым, после бесславной «кончины» «Конвоя», создадим свой собственный музыкальный проект «Дилетант», с которым покорили многие концертные площадки Барнаула в «лихие» 90-е годы и который дал такой мощный толчок нашему совместному Творчеству, что оно не прекращается и по сей день.

Мы с Женькой, до сих пор, все такие же друзья «не разлей вода» и, как только выдается свободная минута, совместно «ваяем» нашу эксклюзивную музыку, записывая уже третий по счету альбом в его студии, что находится в поселке Ганьба недалеко от Барнаула.

А недавно мы записали в этой замечательной студии и мою старую, проверенную временем композицию «Вакханалия», с которой мы, обычно, начинали свое выступление на концертах в 1990 году. Женя «сварганил» такую обалденную аранжировку этого «бессмертного» произведения на своем удивительном, просто «чумовом» синтезаторе «Korg — Тритон студия», что я, по — павлиньи, опять не смог удержаться, предлагая читателю послушать эту великолепную запись, чтобы было понятно направление и стиль нашего многолетнего музыкального Творчества.

«Женька, пойдем с нами в ресторан!» — пригласил Лобанова Борода. Лобанов вежливо отказался, объяснив, что из-за язвы желудка он совсем не пьет; и по этой причине, кстати, его не взяли в армию. Мы отправились в «Алтайские зори» вдвоем — пропивать червонец Макеши — очередной, такой неожиданный подарок Ра.

Придя в ресторан, мы с Бородой стали невольными свидетелями очень забавного происшествия. Заказав по салату, бифштексу и картофелю «фри», а также графин молдавского коньяка «Белый аист» (аккурат на 10 макеевских рублей), мы с большим удовольствием стали слушать песенку «Чубчик кучерявый» в исполнении известного тогда, да и сейчас, в Барнауле музыканта Сергея Ломовацкого («Лома») — двоюродного брата Сергея Кандрина — того самого Депардье с моего курса, про которого я уже писал в начале романа. У Лома был прекрасный тенор (точь — в точь, как у Петра Лещенко); к тому же он блестяще закончил барнаульское музыкальное училище и институт культуры, поэтому, в прекрасное дополнение к его замечательным природным данным, он был еще и грамотным, очень умным (что случается крайне редко в музыкальной среде) вокалистом:

   «Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый,

   Развевайся, чубчик, по ветру.

   Раньше, чубчик, я тебя любила,

   А теперь забыть я не могу.

   Пройдет весна, настанет лето.

   В саду деревья пышно расцветут,

   А мне бедно — бедному мальчонке

   Цепями ручки — ножки закуют!»

Когда Ломовацкий вышел на последний куплет песни, внезапно случилось следующее:

   «Но я Сибири, Сибири не страшуся,

   Сибирь ведь тоже русская земля.

   Эх, вейся, вейся, чубчик кучерявый,

   Развевайся, чубчик, по ветру!»

- сразу же после этих проникновенных слов, со своего места из — за крайнего столика слева сорвался пожилой мужчина лет 65 — очевидно, бывший «зека», — который стремительно подбежал к Лому и, захлебываясь слезами радости, начал исступленно целовать ему руки, смешно причитая при этом: «Ой, спасибо, сынок, сыночек мой дорогой! Это же — Петр Лещенко!»

Не выдержав этой душераздирающей сцены из-за другого столика в центре зала вдруг поднялся молодой парень лет 25 и нетвердой походкой направился к эстраде, пытаясь поднять упавшего на колени перед Ломом, как перед только что сошедшим на эту грешную Землю Великим и Могущественным Божеством, основательно захмелевшего старика. Этим парнем оказался Вадим Колокольников («Колокоша») — будущий самый молодой «вор в законе» в «новейшей Истории России». Поток и ресторан «Алтайские зори» всегда были его традиционной «вотчиной». «Пошел на х… пидорас вонючий!» — закричал на него дед, яростно отбиваясь руками и ногами от опешившего, совершенно растерявшегося в этой ситуации Колокоши. Вадим смертельно побледнел от такого страшного для любого мужчины оскорбления, а тем более — для криминального «авторитета», привыкшего в любой ситуации «отвечать за базар», но, здесь надо отдать ему должное — он ничего не сказал и даже не ударил деда в ответ, а только вежливо, вместе с двумя другими уголовниками, вывел вконец распоясавшегося старика из зала ресторана. «Вот она — волшебная сила Искусства!» — пафосно подумал я тогда, с уважением и какой-то особой завистью музыканта глядя на счастливого Сережу Ломовацкого, купающегося в «океане народной любви», как избалованный всеобщим вниманием дельфин.