Сын Ра - [65]

На меня он не мог нарадоваться. Дело в том, что мне очень понравилась работа на сборке бензопил — самой квалифицированной операции в этом цеху, и я выдавал по две нормы за смену — «за себя и за того парня». За это после вкусного обеда в заводской столовой мне полагался послеобеденный сон. Я уходил на склад готовой продукции и, укрывшись грязной ветошью, под рев проверяемых мастером ОТК бензопил, забывался глубоким, но каким — то болезненным сном. Просыпался я всегда от одного и того же — меня со всех сторон, со всей дури «долбили» заводские комары — какие — то жуткие инопланетные мутанты, научившиеся жить и размножаться в сплошных бензиновых парах.

Но самым замечательным в этой краткосрочной командировке был, конечно, обратный путь с завода. Не доезжая до своей воинской части, я выходил на трамвайной остановке «Стадион «Локомотив» и уверенной походкой направлялся в расположенный здесь ДК «Химиков». Я уже знал, что в этом ДК находится прекрасный концертный рояль красного цвета. Я обнаружил его однажды на сцене, во время очередного «самохода» (в тот раз, помнится, пришлось проворно, дворами, уходить от военного патруля, как легендарный черно — бурый лис «Домино», петляя и ловко запутывая след среди однообразных бийских «хрущевок»), затрясся от радости, как наркоман в предвкушении долгожданной «дозы», и на два часа абсолютно выпал из реальности. На звуки музыки из подсобки выскочил звукооператор клуба, но, увидев за роялем «убогого» солдата, удалился, не сказав ни слова. С его молчаливого согласия, находясь в «самоходах», я стал частенько «заруливать» к своему красному Спасителю, чтобы целиком, хоть на час, отдаться своей Музе. Именно там, в ДК «Химиков», я сочинил свое самое сложное полифоническое, с весьма замысловатым полиритмическим рисунком, произведение «Фантазия на тему Джорджа Гершвина», которое на протяжении двух десятилетий не перестает удивлять и шокировать изумленных слушателей.

Наконец — то произошло главное «событие года» — из новосибирского дисбата вернулся рядовой Дзагоев. Кавказцы бийского полка устроили своему «заслуженному» земляку шумную встречу, а Аладдин, как змея, злорадно прошипел: «Ну все, сэржант, теперь вешаться будешь!» К тому времени я был уже закаленным бойцом — там, где мне не хватало силы в борьбе с напастями, справлялся хитростью, которой мне всегда было не занимать, поэтому меня трудно было чем — то удивить, а тем более испугать. Да и вообще, чем можно испугать человека, который с детства, как родное существо, не только не боится, а глубоко уважает и почитает Ее Величество Смерть, воспринимая ее как Начало новой Жизни!

Дзагоев «королем», в сопровождении «придворной свиты» зашел в казарму и, как на королевском троне, сел на заботливо застеленную дежурной «шестеркой» кровать. К нему тут же подобострастно подбежал Аладдин Гасанов и старательно принялся стаскивать с него сапоги, при этом что-то нашептывая ему на ухо, заговорщически показывая на меня. Я с любопытством рассматривал этого знаменитого героя армейских «комиксов», который за вымогательство и грабеж в казарме на год «загремел» в дисциплинарный батальон. Это был рослый, атлетически сложенный осетин, спереди и сзади густо заросший шерстью, с явными следами вырождения на лице (впоследствии мои наблюдения полностью подтвердились актом стационарной судебно-психиатрической экспертизы, проведенной в рамках очередного уголовного дела — шизофрения). «Вот что я вам скажу, сынки, — великодушно угощая благодарных слушателей дешевыми конфетами из солдатской чайной, начал он свой весьма поучительный рассказ. — Нет места страшнее новосибирского дисбата. Кто прошел его, тому не страшен Бухенвальд. Там сержанты такие звери, такие звери!» Тут я сразу вспомнил актера Александра Калягина в роли пьяной тетушки Чарли в фильме «Здравствуйте, я — ваша тетя»: «Там, в Бразилии, так много диких обезьян. Они как прыгнут!» Завороженные рассказом солдаты благоговейно взирали на своего кумира.

С самого начала своего появления в казарме Дзагоев стал устанавливать в дивизионе свое неформальное лидерство. Интуитивно чувствуя, что имею дело с не вполне адекватным человеком, я избрал тактику невмешательства, до поры до времени не ввязываясь в неизбежный конфликт с сумасшедшим осетином. Этим я окончательно рассердил и разочаровал майора Бухтеева, который ждал от меня активных действий, а точнее сказать — «стукачества», презираемого в отечественной армии во все времена и всеми народами. Комдив «бухтел» с утра до вечера, полностью оправдывая свою фамилию; как всегда, срываясь на фальцет «кастрата Фаринелли». «Хрен тебе, а не доклад, «ушлепок» несчастный!» — угрюмо подумал я, стоя в канцелярии дивизиона на очередном сеансе бухтеевского маразма, с любопытством глядя на распаленного собственным криком «кастрата».

Как и следовало ожидать, мое бездействие привело к тому, что Дзагоев окончательно обнаглел. Он стал гадить мне постоянно, по любому поводу, любыми способами. Он мог украсть у меня пилотку, одну портянку, один сапог — в общем, делал все, чтобы я, наконец, потерял свой «нерв». Я был готов к такому развитию событий, так как был уже «закален» казарменными кражами — в таких случаях я либо шел в соседний дивизион, либо в каптерку нашего же дивизиона и крал там недостающий предмет. Глядя на это тихое противостояние и явно сочувствуя мне, Саша Шевелев, водитель нашего дивизиона, сказал как-то: «Воронин, ну сколько можно терпеть выходки Дзагоева — ты либо подерись с ним, либо пожалуйся Бухтееву. Ведь это так долго продолжаться не может, народ в дивизионе совсем выпрягся и обнаглел из-за отсутствия власти!» «Всему свое время, Саша, я знаю, что делаю!» «Ну-ну, посмотрим!» — скептически заметил Шевелев и отправился в автопарк к своему любимому «мустангу» — автомобилю «Урал», в котором заботливо перебрал и перемыл своими руками каждый винтик. В конце концов мне удалось полностью притупить бдительность Дзагоева, и наступила фаза активных боевых действий.