Сын Ра - [50]

Все круто, в одночасье, изменилось, когда в Барнаул приехал Олег Коробков — решать вопрос с военкоматом Центрального района (он решил уходить в армию вместе с нами из Барнаула, чтобы попасть в одну команду). «Сережа, ты что — кретин? Хочешь стать импотентом и всю жизнь работать на лекарства? — с жаром убеждал он меня. — Не валяй дурака! Завтра же иди в военкомат, снимайся с воинского учета и поезжай по распределению в эту «долбаную» Панкрушиху. А потом, в октябре, уйдем все вместе в армию, с одного призывного пункта!»

Я очень благодарен Олегу за тот дельный совет, и по «гроб жизни» обязан ему! На следующий день я так и поступил — снялся с воинского учета, предъявив военкому приказ о моем распределении юрисконсультом в славное село Панкрушиха Алтайского края, и на целых 2 месяца «выпал» из оборота крайвоенкомата (по приезду в Панкрушиху, благодаря халатности кадровика райпо, я так и не встал на учет местного военкомата). И вот я уже еду на поезде в «заветное» село Панкрушиха, в котором пройдут два месяца моей уже совсем не студенческой юности.

Эти два месяца жизни в Панкрушихе пролетели совершенно незаметно и так стремительно, что и вспомнить то особо нечего. Моими постоянными атрибутами «внешней» формы жизни в деревне стали абсолютно бездарная, бессмысленная работа юрисконсульта в районном потребительском кооперативе и беспробудное, повальное, просто «вселенское» пьянство местного населения. Панкрушиха оказалась готовой прекрасной иллюстрацией к нашему бессмертному произведению «Манькина любовь» — те же образы, те же характеры, та же близость к природе, та же Любовь! (и где только наш незабвенный Сан Палыч «Факер» узрел в нашем с Олегом романе откровенную ложь и клевету на советскую деревню?! Его бы сюда!)

Особенно четко параллель с «Манькиной любовью» просматривалась в местной деревенской пекарне, где я изредка подрабатывал пекарем, чтобы хоть как-то свести «концы с концами». Там, прямо на моих глазах, развивался «знойный» деревенский роман между техником — алкашом Михайлычем и брутальной, под два метра ростом, женщиной — пекарем Варварой, которая легко, играючи, жонглировала раскаленными «формами» с хлебом и передвигала по залу огромные жбаны с тестом. Когда мы все вместе обедали за общим столом, влюбленный Михайлыч с неизбывной нежностью во взгляде ласково просил Варвару: «А ну-ка, «кунка» свиная, передай — ка мне хлеба!» И счастливая «кунка», радостно смеясь, кокетливо бросалась в Михайлыча душистым горячим хлебом. Глядя на эту трогательную, «идиллическую» сцену деревенской Любви, я невольно вспоминал слова популярной в то время народной песенки про незабвенную Акульку:

   Ты помнишь, родная Акулька,

   Ту первую нашу любовь,

   То первое наше свидание

   В коровнике возле коров?

   Ты пойло месило корове,

   Я чистил совхозный сарай,

   Ты на ногу мне наступила,

   Как будто, совсем невзначай.

   А я ж тебя, дуру, лопатой,

   Огрел по широкой спине,

   Ты крикнула: «Черт волосатый!»

   В ответ улыбнулася мне.

   Теперь же, родная Акулька,

   Ты долго и ласково мстишь,

   То в чайник клопов накидаешь,

   То с крыши меня обоссышь!

Однажды я опрометчиво, без «предварительной разведки», зашел в душевую пекарни, где находилась в это время в абсолютном «неглиже» «прекрасная» Варвара. Она нисколько не смутилась, в отличие от меня, а очень так эротично позвала меня страстным шепотом: «Ну иди ко мне, моя куколка!» От ужаса я задал из пекарни такого «стрекача», что только меня там и видели. Спаси и сохрани! Так ведь недолго, и без злосчастного Чернобыля, стать импотентом — «ИМПО -1986»!

Моя армия

Наконец, наступил октябрь 1986 года — начался осенний призыв.

Призывная компания и сопутствующая ей медицинская комиссия не случайно, уже издавна в России, является предметом многочисленных «мужских» анекдотов. Все дело в то, что в этих комиссиях очень часто проходят стажировку молоденькие девушки — врачи. Уже сам этот факт содержит в себе значительный элемент интриги — ведь нам приходится обнажаться догола, а женщина, хоть и врач, «она и в Африке — женщина!» Вот и моя призывная компания не стала «приятным» исключением из этого правила.

Очередной конфуз на медкомиссии произошел из-за моих кальсон. Я всегда носил армейские кальсоны деда, обильно заляпанные жирными пятнами (у деда была странная привычка обедать за столом в нижнем белье). Мало того, на этот раз, видимо спросонья, я надел кальсоны деда прямо на голое тело, и пожилой прапорщик в военкомате, намертво вцепившись в мое исподнее, заставил меня снять их совсем. Представляю, как выглядел я на общем «одетом» фоне призывников со своими скукоженными от холода и стыда гениталиями.

Заглянув в кабинет, где сидели молоденькие медички, я понял, что никогда, даже под страхом смерти, не смогу зайти туда в костюме Адама. Быстренько побежал в раздевалку, надел свои кальсоны, подвернув их наподобие брюк для гольфа.

Но и это не спасло от курьеза. Молоденькая симпатичная девушка — врач, пристально глядя на мои вызывающие пятна, прямо и без обиняков спросила меня: «Ты что, онанизмом занимаешься?» Я опешил от неожиданности и брякнул, не подумав: «Да это не я, это — дед!» Она громко засмеялась. Вслед за мной зашел высокий прыщеватый парень дегенеративного вида, которому девушка сказала тихо, вполголоса: «Снимите (она имела в виду его плавки) и положите на стол!» Парень, не долго думая, снял плавки, и, по очереди задирая ноги, аккуратно положил свое «хозяйство» на стол, прямо перед лицом ошарашенного врача. «Да вы что сегодня, сговорились все, что ли?! Вы что себе позволяете, молодой человек, что это за хамство!?» — гневно воскликнула она и ударила парня, правда не сильно, указкой по гениталиям. «Да, есть многое в природе, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам!» — просто хочется воскликнуть словами шекспировского Гамлета при воспоминании об этих «золотых денечках».