Сын Ра - [28]

Пришло долгожданное лето 1982 года, а вместе с ним — самая страшная и самая трудная, потому что первая, летняя сессия на юридическом факультете. Однако, эта сессия, которой всех студентов пугали с начала учебного года, ко всеобщему удивлению, прошла без особых потрясений — и даже самый «страшный» преподаватель советского государственного права Александр Павлович Власов, парторг университета (по существу, тот же замполит в армии), несмотря на всю строгость во время семинарских занятий по отношению ко мне и Олегу Коробкову, с которым мы уже хорошо сдружились, поставил нам обоим по «отлично». Не знали мы тогда и, конечно, не могли знать, что Судьба вновь сведет нас с Александром Павловичем, но совершенно в иных обстоятельствах. А дело было так.

С Олегом Коробковым, студентом из Новосибирска, мы сошлись на первом же курсе на почве туризма. Олежа был заядлым туристом, и каждое лето, как заведенный, уезжал на турбазу «Алтай» в Бийск, где работал проводником туристических групп в Горном Алтае в течение почти всего лета. Впоследствии к этому достойному уважения занятию он приобщил и меня, о чем я еще расскажу чуть позже. Но была еще одна вещь, один предмет, который нас объединял: это — безграничная любовь к литературе.

Однажды Олег предложил мне на одной из скучнейших лекций доцента Адиханова написать роман про трагическую историю старого зоофила Африканыча, полюбившего «неземной» любовью свою козу Зорьку и павшего вместе с ней от рук проклятого злыдня, сексуального маньяка, зоотехника Арнольда. Не знаю, где подсмотрел или подслушал эту поучительную историю Коробков, но только ничего более идиотского и абсурдистского я в жизни не встречал. Писать было решено на самых скучных лекциях: у Адиханова — по экологическому праву, у Тена — по гражданскому праву и у Федосеева — по гражданскому процессу. И пошла работа, кропотливая литературная работа, про которую Владимир Маяковский так хорошо сказал в свое время: «Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды!»

Мы работали, как одержимые, охваченные литературной «горячкой»: абзац — Олег, абзац — я. Наконец, это бессмертное произведение было написано, и мы решили на лекции Тена целиком прочитать его, чтобы составить целостное впечатление об этой «классике нового времени».

Да, «Манькина любовь», действительно, впечатляла галереей тщательно прописанных образов и характеров, брала за душу «величественной» панорамой сельской жизни современной советской деревни! Особенно потрясала своим трагизмом сцена, когда несчастный Африканыч, склонившись, рыдая, над бездыханным телом жестоко изнасилованной и убиенной Арнольдом козы Зорьки, с криком бедолаги Карандышева из «Бесприданницы»: «Так не доставайтесь же вы никому!» — ударом серпа, в одно мгновение, оскопляет себя. Дописывая эту жуткую кровожадную сцену, мы чуть оба не заплакали от жалости к несчастному старику, потерявшему свои «драгоценные» яйца во имя Великой Любви к животному; захотелось просто зарыдать во весь голос на этой маразматической, просто «отстойной» лекции Леонида Васильевича Тена, который с невозмутимым видом Далай — ламы рассказывает нам о каких — то никому не нужных поставках. Причем здесь поставки, пени и прочие неустойки, когда здесь кипят такие нешуточные страсти!

Прочитав свой литературный «бестселлер», мы с Олегом пришли в ужас только от одной мысли, что это «криминальное чтиво» может попасть в чужие руки, и поклялись никому и никогда не показывать его. Но, как говорится, «свежо предание»!

Как-то раз Олег, шумно отметив какое — то очередное знаменательное событие в студенческом общежитии, не удержался и устроил там громкую групповую «читку» «Манькиной любви» в одной из девичьих комнат, в которой проживали наши дорогие однокурсницы. Во время чтения этого «эпохального» произведения в девичьей стоял такой жуткий, просто гомерический хохот, что проходящие мимо соседи по «общаге» просто недоумевали: что же так могло развеселить этих легкомысленных девчонок? Они буквально катались по полу от смеха, держась за животы, но…. не долго музыка играла! Как водится, нашлись «доброхоты», которым это мероприятие не совсем понравилось; вернее сказать — совсем даже не понравилось. И вскоре грянула буря: нас вызвал к себе в кабинет парторг университета — наш старый «добрый» знакомый Сан Палыч Власов. Мы даже не сразу смогли догадаться, по какому поводу назначено рандеву.

Как только мы зашли в кабинет парторга, то сразу же увидели сердитого, чем — то крайне раздраженного Сан Палыча, который стоял у окна в напряженной позе доктора Геббельса и уже издали, зачем — то, показывал нам очень некрасивую, просто безобразную «факу» (авт. — крайне неприличный и оскорбительный жест в молодежной субкультуре), из — за которой я тут же мысленно окрестил его «Факером». Только потом мы с Олежей догадались, что в детстве Сан Палыч, очевидно, сломал средний палец на правой руке, он неправильно сросся, и парторг на всю жизнь был обречен всему, столь несовершенному, миру показывать эту свою непроизвольную «факу» — начальству, жене, друзьям, детям; а теперь вот и нам, несчастным студентам, как крысам, загнанным в угол. «Ну что, ребятки, доигрались, достукались, что вами уже КГБ заинтересовалось! — «с места в карьер» пошел в атаку «Факер». — А ну — ка отвечайте, что вы там за дрянь написали?» Мы с Олегом в недоумении переглянулись. Ведь я то, в отличие от Коробкова, еще не знал о «литературных чтениях» в общежитии. Сан Палыч стал возмущенно, взад и вперед, ходить по кабинету. «Ну что же вы молчите, как напакостившие школьники? Вот читайте, какую бумагу на вас из КГБ прислали!» Он бросил нам на стол бумагу с грифом «Управление КГБ СССР по Алтайскому краю», в которой мы прочитали тяжелые, как смертный приговор, строчки: «Студенты юридического факультета Алтайского государственного университета Воронин С.Э. и Коробков О.Л. написали и устроили в студенческом общежитие публичное чтение некоего литературного произведения антисоветского содержания «Манькина любовь», порочащего образ жизни советской деревни». «Ну что, прочитали? — спросил нас «Факер», когда мы, оглушенные, наконец подняли головы от бумаги. — В общем так — садитесь и пишите объяснения!» Он рассадил нас за разные столы и дал по ручке и чистому листу. Когда мы закончили писать, он велел Коробкову выйти, а мне остаться. Оставшись наедине со мной, парторг начал свою вкрадчивую душеспасительную речь: «Сережа, ну как же ты это сделал? Ведь мы же столько лет дружим с твоим отцом (это, действительно, было так). Представляешь, как он расстроится, когда узнает о содеянном? Зачем ты связался с этим евреем (У Олега отец — русский, а мать, Елена Наумовна — еврейка)? Да «сдай» ты этого Коробкова со всеми его жидовскими «потрохами», и пусть он уходит в армию — от греха подальше!» «Нет, Александр Павлович, я так не могу, если надо, мы уйдем в армию, но только вместе!» «Ну как знаешь! Ты сам сделал свой выбор, Сергей!» — раздраженно сказал Сан Палыч и позвал Олега обратно в кабинет. «Значит так, ребятки, сегодня же идите в военкомат, падайте в ноги к военкому и уговаривайте, чтобы он вас забрал в этот же весенний призыв! Это — единственный для вас выход в данной ситуации. Но вначале принесите тетрадь!»